Воспоминания Максименко Б.М. - Воспоминания ветеранов 213 СП - Воспоминания ветеранов 56 СД - Каталог статей - 213 стрелковый полк 56 Московской стрелковой дивизии

Главная » Статьи » Воспоминания ветеранов 56 СД » Воспоминания ветеранов 213 СП

Воспоминания Максименко Б.М.

Родом я из-под Каховки - ее все знают. Родился 05 марта 1922 г. Последнее время перед войной жил в Казахстане, в с. Ново-Сухотино, Кокчетавской области, откуда 10-го октября 1940 г. и был призван в ряды РККА. Имея среднее образование, что по тому времени считалось довольно высоким, я был призван досрочно, сроком на один год. По распределению попал в 213-й СП, который располагался тогда в д. Липнишки, а штаб - в м. Ивье, куда я и прибыл вместе с большой группой призывников из Казахстана. Из теплушек эшелона мы выгрузились на станции Гавья. Пополнение принимала большая группа командиров и политработников, среди которых особенно выделялся старший политрук Титов. Имени его я не знал, тогда как-то не было принято звать своих начальников по имени и отчеству и мы никого и не знали. Все сводилось к словам товарищ лейтенант, капитан и т.д., но на встрече однополчан в весной 1986 г. Катя Яворская сказала, что его звали Анатолий. Это был не только человек стройный и красивый, но как оказалось высокообразованный и очень профессиональный военный. Потом он часто заходил к нам в подразделение и его беседы с бойцами глубоко западали в наши сердца. Такие люди, как Титов - это был цвет политработников нашей армии и поэтому политрук Титов был любимец полка. Он был высокого роста, строен, очень красив, обладал замечательным даром речи. Яворскую Екатерину Михайловну я тоже хорошо помню, она несколько раз нас выстраивала, ну, - старшина выстраивал, а она приходила и мы снимали рубашки, и показывали ей, есть ли у нас насекомые. А нам стыдно было, она деваха красивая была. И вот, одну найдет, - и в баню нас всех. Ее в полку очень уважали. Помню, когда нас разгрузили с вагонов, отойдя с километр от железнодорожной станции Ивье в сторону Липнишек, Титов выступил с речью. Говорил он: что мы находимся на территории бывшей панской Польши, что все здесь кишит шпионами и что надо быть бдительными, никому не говорить откуда вы и так далее, и тому подобное. Из-за отсутствия воинских казарм, подразделения располагались в приспособленных под жилье бараках-сараях, но в конце года нас в составе всего подразделения перебросили в г. Гродно. Мы выходили из Липнишек где-то в начале декабря 1940 г. Шли только ночью. В пути, для того, чтобы показать, что мы совершаем не переход, а просто вышли на тактические стрельбы, были учебные стрельбы, кажется из батальонных минометов. На этот раз мы разместились уже в военном городке Фолюш, но и здесь жизненные условия были не лучше. Стометровая казарма отапливалась всего двумя печками и было холодно. Неважно было и с питанием в столовой. Я лично страдал от изжоги в желудке, т.к. хлеб всегда был кислый и плохо пропеченный. В конце зимы у нас был лыжный кросс и я сам в нем участвовал, и его хорошо помню: при возвращении в городок к центральному входу, где был финиш я упал в 3-х метрах от линии зачета и меня со смехом офицеры за лыжи перетащили за черту. Что осталось в памяти от тех времен. Помню своего командира майора Яковлева Т.Я. Он был: ниже среднего роста и поэтому казался коренастым, плотным и широким в плечах. Этому, видимо, способствовала шинель, которую шили с размахом в плечах, строго подтянут, волосы рыжие, стриженые бобриком, лицо всегда строгое и даже сердитое, не в меру строг и мы его очень боялись. И когда он появлялся в казарме, то ребята шепотом кричали: "Спасайся, рыжий кот идет!". В боях он был отважен и даже сам возглавлял атаку. Такого же роста был батальонный комиссар Черных, которого все уважали и 22-23 июня он практически руководил боями на правом фланге полка. Он был шатен с полным красивым лицом, полнее Яковлева, но стройный и подтянутый, тоже суров на первый взгляд, но с солдатами говорил откровенно, завоевывая их доверие, имел орден, тогда его даже одевали на шинель. Хорошо помню начальника штаба Царёнка. Людей, прибывших в 213 СП и имевших среднее и высшее образование, зачисляли в учебную роту, готовившую младших лейтенантов запаса. Справочно: "...Нам объявили, что решением начальства мы направлены служить в 1-ю учебную роту 1-го стрелкового батальона полка и что в течение первого года из нас будут готовить младших лейтенантов, а второй год службы мы будем служить уже как командиры взводов. — Что за народ подобрался в учебной роте? К чему готовили? — Бывшие студенты, выпускники средних школ, несколько инженеров, один прокурор, бывшие учителя. С высшим образованием были те ребята, которые окончили вузы, не имеющие военные кафедры, или не получили по каким-то причинам звание командира запаса во время учебы в институте...." из воспоминаний курсанта учебной роты 141 СП 85 СД Винокура Н.А. В нашей учебной роте было 3 стрелковых взвода и взвод станковых пулеметов. Всего в роте было 125 человек. Люди были из разных концов страны. Помню, были учителя из Удмуртии – Поздеев (а фамилии второго не помню), были люди из Москвы. Сначала ротой командовал лейтенант Кузьменко, а затем зимой 1940 г. прислали лейтенанта Кузьмичева, кажется, Николая, которого я хорошо помню и который после этого и командовал ротой примерно полгода. Это был строгий, серьезный, волевой командир, высокого роста, крепкого, крупного телосложения, участник боев с финнами, имел награду за нее, которую носил все время (медаль "За боевые заслуги"), лицом смахивающий на Петра I и возрастом примерно под 40 лет. Если можно было бы запросить Яворскую – она подтвердила бы, что в последних боях Кузьмичев был. Вещунов Павел Степанович должен хорошо помнить Кузьмичева ведь они часто встречались как комсостав вместе. Лицо Вещунова мне и сейчас знакомо - я видел его много раз до войны. Наш 1-й стрелковый взвод учебной роты состоял из 30-32 человек. Командиром взвода к нам пришел, когда еще мы в Фолюше стояли, недавно вступивший в командование осетин – мл. лейтенант Табол, лет 23-х. Говорил он с акцентом и был очень строг и чрезмерно «горяч». Однажды, за то что боец Ильясов неправильно использовал противогаз, Табол чуть было не застрелил его, но мы все вступились. Кто у нас был до Табола, даже не помню – в основном нами командовал пом. ком. взвода ст. сержант Комиссаров. Он был очень толковый, грамотный и дисциплинированный командир, был весьма образован в деле обучения бойцов, имел образцовую выправку, всегда был чист и опрятен, в общем, был образцом младшего ком.состава. Его судьбу я не знаю. Из личного состава нашего 1-го взвода помню командира 1-го отделения Дводиенко (Давыденко?), автоматчиков Кузьменко, Терентьева и Ильясова - полуглухого. При каждом взводе имелось отделение ротных 50-милиметровых минометов, прозванных в солдатском народе "самоварами". Вот я и был командиром миномета в 1-м стрелковом взводе. Мое минометное отделение состояло всего из двух человек. Командиром и №1 был я сам – носил миномет и личное оружие наган, а №2 был Бычков, носивший зарядный лоток, кажется на 20 мин по 450 грамм. А если было 2 лотка, то их носили и другие ребята. Высота ствола миномета была около 50-70 мм. На стволе в верхней части крепился квадрант-угломер. Внизу ствола была дистанционная втулка с делениями для дальности стрельбы. Мины у нас были в основном осколочные. Весил миномет 12-14 кг. Зимой, где-то в январе-марте 1941 г. я как-то стоял на складе ПФС в карауле. Уже темнело, но еще хорошо видно было. Смотрю, на мой пост идет комбат Смирнов. Я знал караульный устав, но подумал, зачем я буду кричать: "Стой, кто идет!?". Ведь я его хорошо знаю. И так я колебался, кричать – не кричать, и когда он уже подошел на 5 шагов, я несмело крикнул дрожащим голосом просящего: "Сто-о-о-й, кто идет?". В один момент он подпрыгнул ко мне, громко закричал: "Разводящий!", и отнял винтовку. Разбор моего караульного «рвения» длился с неделю во всех взводах и ротах и все на меня пальцем показывали и смеялись. Помню в марте 1941 года наше подразделение посетил командир дивизии генерал-майор Евстигнеев. «Какие вы жиденькие против них», - показывая фотографии немецких солдат, сказал он. На этих фотографиях мы увидели сытые самодовольные морды германских вояк, успевших к тому времени оккупировать почти всю Европу. Когда мы были в Фолюше, мы фотографировались с другом, по фамилии Бишов. Он был из Кокчетава, немец по национальности и его перед войной демобилизовали из армии. В 1948-52 г. я как-то заехал в Кокчетав и нашел там его отца. Сам мой дружок учительствовал в какой-то деревне и свидеться мне с ним не пришлось. Адрес Бишова я не знаю. Почему не взял его адрес? Видимо я оставлял свой и надеялся, что он ответит. На том связь и потерялась. Я писал отцу Бишова и запросил горсовет г. Кокчетава, где жил Бишов, с целью получить фотографию того времени, но ответа нет ни от горисполкома, ни от самого Бишова. Жалко, но видимо наши хлопоты бесполезны. Перед маем 1941 г. всех бойцов немецкой национальности, проходивших службу в полку демобилизовали и командование начало среди нас искать знающих немецкий язык – тех кто мало-мальски говорил по-немецки. До призыва я получил среднее образование, окончил 10 классов с золотой медалью и сравнительно неплохо, в пределах школьной программы, владел знаниями иностранного языка и мог объясняться по-немецки. Примерно в середине мая меня командировали в штаб Белорусского Военного округа в Белосток. Со мной побеседовали компетентные военные и сочли возможным использовать в качестве переводчика на случай войны. Там, однако, выяснилось, что моих знаний маловато, так как я был совершенно незнаком с военной терминологией Германии. По возвращении в свой полк меня освободили от всех занятий в подразделении и для практики в языке прикрепили к старшему лейтенанту Аксельроду, еврею по национальности, который знал по-немецки. Он был ко мне вежлив, одевался всегда опрятно. Однако, его учеба ограничилась только тем, что он дал мне учебник для 8-го класса по немецкому языку, который я и так знал весь наизусть, и сказал: «Учи, я потом проверю». А словаря военных терминов я так и не имел, без чего «учеба» Аксельрода ничего не значила. Надо сказать, что у нас в то время было немало пробелов в боевой и политической подготовке. Так, например, мы плохо владели стрельбой из автомата ППД, неумело заряжали диски, а этот вид вооружения в Красной Армии был уже 5 лет, что касается огневой подготовки из миномета, то из него на учебном полигоне мне пришлось сделать только три выстрела, тоже самое было и со стрельбой из нагана, недооценивалась и мощь германской военной машины, так как считалось, что в случае нападения на СССР рабочий класс Германии немедленно поднимет оружие против собственных буржуев. А война разразилась внезапно и произошло все иначе. С весны 1941 года мы находились в летнем лагере, в приграничном лесу у Августовского канала, т.е. в непосредственной близости от вражеских войск. Жили мы в палатках и никто нам не говорил, где мы находимся. Знал я только названия Сопоцкино и Соничи, в которых не был за время нашей дислокации в летних лагерях. Палатки были на 50 см вкопаны в землю. Привозной воды, по-моему, не было. Мы пили воду и умывались в канале. В 3 часа 45 минут 22 июня 1941 года раздались артиллерийские залпы и взрывы бомб, а над нашим лагерем стали рваться немецкие орудийные снаряды. Один из снарядов попал в 3-ю справа от нас палатку (наша палатка находилась справа от штаба полка, если смотреть на канал). Послышались крики и стоны. Когда мы проснулись – местечко Сопоцкино было объято пламенем. В расположении роты началась неразбериха. Командиры рот и взводов в это время находились на своих квартирах и занимать огневые позиции учебную роту повёл старшина Лаврищев, был он с юмором и улыбочкой, во рту много золотых зубов, строен и подтянут. Патроны и мины у нашей роты были рядом с палаткой старшины. Мы тут же начали получать у него боеприпасы и я получил положенный мне наган, из которого за все время службы ни разу так и не выстрелил - так показывали: «Вот это курок, это так делается», а пострелять из него никто не давал. Когда наши снабдились боеприпасами и сухарями с двумя сушеными рыбками, тут же побежали к месту, отведенному нам по боевому расчету и заняли оборону на рубеже, предусмотренном планом на случай войны – в километре вправо по южному берегу Августовского канала примерно на северо-восток от расположения лагеря. Часть бойцов была направлена в траншеи возле бетонных ДОТов, занятых девятым артпульбатом, а я, так как был посыльным, побежал на квартиру к командиру нашего 1-го взвода лейтенанту Таболу. Жили они метрах в 400 от наших палаток, через небольшое болото. Прибежал к ним домой. Жена, недавно приехавшая к нему, молодая женщина сказала: "Ты знаешь, он только что прихватил рубаху и одеваясь на ходу уже побежал в полк". Я - назад. Бегу, смотрю: то ли учебное поле, то ли что-то вроде этого – силуэты-мишени «фашистов» стоят. Думаю, дай выстрелю! Выстрелил метров с 30 – не попал. Подошел ближе, еще выстрел, думаю: хоть стрельну с нагана пару раз для тренировки – опять мимо, хотя и целился вроде неплохо. И только с 10 метров мне удалось попасть в эту мишень. «Эээ..., думаю, как же мне воевать с этим наганом?! Ненадежное оружие!». Прибежав на канал, я узнал, что там наших закрепили за ДОТами. Мое отделение закрепили за большим трехэтажным, почти достроенным ДОТом, кажется даже оборудованным подземным выходом. Стоял этот ДОТ прямо по над каналом. Сзади ДОТа стояла какая-то бетонная тумба. В амбразуре ДОТа в шаровом шарнире стояла пушка, а ниже – спаренный с ней пулемет. Сектор обстрела был очень ровный. Лесок перед нами был редкий, высотой в метр-полтора. Кое-где были оставлены елочки для ориентиров, а остальные деревья были вырублены. Канал перед нами был прямой, но через 50-60 м ниже по течению от того места, где был наш ДОТ – круто поворачивал вправо перед мостом на д. Соничи. От нашего ДОТа метров через 200 вправо стоял еще один ДОТ на открытой местности с тыла, но передом он находился впритык к лесу. На его крыше стояла железяка, а на ней – счетверенная зенитная установка - 4 спаренных пулемета Максим. Зенитки в нашем полку были с 4-мя спаренными пулеметами на полуторках. Я видел их вообще, но на переправе их не помню. Сзади этого ДОТа проходила дорога, идущая к грунтовке. И что интересно, когда мы уходили потом ночью, — мы прошли мимо этого ДОТа. Расположены ДОТы были так, что наш ДОТ захватывал сектор обстрела соседнего, а тот – нашего ДОТа. На некоторых ДОТах даже не были еще установлены пушки и пулеметы, и 22 июня их втаскивали в ДОТы и устанавливали там. В соседний слева от нас ДОТ втаскивали и устанавливали пушку при нас. Левее нас стояла вроде бы 2-я стрелковая рота, а правее – 9-я. Немцы появились из дальнего лесочка примерно через 15 минут после нашего прихода на позиции. Когда они подошли метров на 150-200 к каналу, их обстреляли и они, покидав раненых и убитых, скрылись в том же лесочке, откуда и пришли. Минометов своих мы не применяли, так как достаточно было и ружейно-пулеметного огня. В первые минуты боя я видел и немецкие самолеты, обстреливавшие наш палаточный городок и местечко Сопоцкино. Противник пытался вести огонь по нашим ДОТам из пушек, но эффекта достичь не смог. Наоборот, артиллерия ДОТов легко подавляла вражеские батареи - наши из ДОТа выстрелили несколько раз и их пушка умолкла. Это я хорошо помню. Немцы трижды бросались в атаку на наши позиции, но встречный огонь из ДОТов и наших стрелков успешно их отражали. На рубеже обороны нашего батальона, вражеские атаки были слабее и поэтому часть наших бойцов была направлена на помощь соседям. 23 июня из нашего батальона был переброшен отряд на помощь отряду, отправлявшемуся выбивать немцев из Сопоцкино, где развернулись особо упорные бои. Из нашего батальона брали 2 взвода – человек 60, на помощь Сопоцкинским, но наш взвод оставался на месте и потому я в то число не попал и сам этого не видел. А те, кто попали, по возвращению говорили, что майор Яковлев находился в гуще боя у Сопоцкино, где сражение продолжалось и на ночь 23 июня и лично поднимал и водил их в атаку. Весь второй день войны 23 июня я провел в разведке, куда нас снаряжал комиссар Черных. Командир полка майор Яковлев, не имея связи со штабом дивизии и соседями, решил направить разведку вдоль нашей стороны Августовского канала, чтобы узнать, есть ли кто справа от нас. Вызвали добровольцев. В эту группу попал и я, назначенный её старшим. Всего в разведгруппе было десять бойцов. Задачу поставил и провёл инструктаж заместитель командира по политической части старший батальонный комиссар Черных. Когда я уходил в разведку, мне дали автомат ППД и сказали: «Возвращаться будете правее расположения ваших позиций – в район 9-й роты». Мы положили в наши 10-11 ранцев свои документы, включая комсомольские билеты, красноармейские книжки, фотографии и т.п., сложили ранцы в одно место и прошли вдоль канала в сторону Немана около десяти километров, так и не встретив каких-либо подразделений наших войск. На обратном пути наткнулись на конный взвод гитлеровцев, в основном на вороных конях. Внезапно обстреляв их дружным огнём, наша группа заставила немцев рассеяться и отступить, при этом они оставили на поле несколько убитых солдат и лошадей. 3-5 конников и 6-7 лошадей мы убили, а остальные 35-40 от нас разбежались. Возвращаясь с разведки уже вечером, мы шли мимо хутора, на котором стоял большой рубленый дом. Заходить в дом мы не собирались. Вдруг с чердака неожиданно послышались винтовочные выстрелы и засвистели пули, но к счастью никого не задели. Чердачное окошечко, с которого прогремели выстрелы, выходило на поляну. Кругом лес. На поляне было заготовлено много дров, аккуратно сложенных в штабеля. По моей команде ребята залегли за поленницей дров. Я скомандовал: «Открыть огонь по чердаку, а трое – за мной!» и сам с тремя бойцами бросился к дому, который находился в 100-150 м от поленницы. Когда 5-6 ребят открыли огонь по чердаку, тому стрелку, оказавшемуся хозяином хутора, поляку по национальности, не осталось ничего как оттуда соскочить. Когда мы добежали до входа в дом, стрелок уже стоял на пороге. - Кто стрелял? – спросил я. - Не ведам – отвечает. Тогда я послал своих ребят на чердак. Они зашли в квадратные сени, в потолке которых был ход на чердак и на чердаке нашли винтовку, патроны и горсть стреляных гильз. Услышав наш разговор, выбежали жена, бабушка и 2-3 детей. Стрелявший, разумеется, вначале отказывался, что стрелял он, но затем, будучи припертым, вынужден был признаться и сказал, что стрелял он, но думал, что мы - немцы. Мы хотели его расстрелять, но его семья: старая мать, жена и дети просили пощадить отца и не расстреливать. Мы решили проявить гуманность и не убивать его. Я сказал ему: «Красная Армия гуманна – твоих детей жалко, а немцы тебя расстреляли бы немедленно». Винтовку я выбросил в колодец, а затвор забросил в крапиву, от хаты метров за 30. И как я потом подумал, сделал неразумно, ведь при желании он мог найти и достать то и другое. Из разведки мы вернулись прямо перед закатом солнца - в одиннадцатом часу вечера. Возвращались на место, указанное на карте, когда уже стемнело и нас снова обстреляли, но теперь уже свои. Тогда я стал во весь рост и крикнул, что подойду один. После опознания группу пропустили в расположение роты. Когда вернувшись из разведки, я делал доклад командованию о её результатах – уже стемнело. Потому я обратил внимание на почерневшего, обросшего и похудевшего майора Яковлева. Решение Яковлева об отходе было примерно в 11 часов вечера. Было темно и нам сказали, мол, вот здесь была воронка (или специально выкопали яму), куда закопали наши ранцы, а наверх бросили убитую лошадь. Было это на месте нашей обороны, метров 30-50 ниже нашего ДОТа. После этого, ночью меня вызвали в штаб полка, где командование решило хоть что-то прояснить из сложившейся обстановки по передачам немецкого радио, так как из-за дальности расстояния приём советских сводок полковой рацией был невозможен. Кто-то из руководства велел привести меня на нашу радиостанцию, установленную в ЗИСе, наполовину вкопанном в землю под горкой в лесу, в 100-150 м от ДОТов, где я около часа слушал немецкую передачу и ужасался от полученных сведений. Я тогда еще плохо понимал немецкую речь и боялся докладывать услышанное, из которого я не всё понял, но главное уловил, взятыми городами гитлеровцы называли Гродно, Лиду, Белосток и другие города и даже сообщили, что они идут на Минск и уже находятся под Минском. Я боялся докладывать услышанное, но всё же всё это доложил штабу в присутствии майора Яковлева и комиссара Черных, они и весь штаб полка находились в расположении нашей учебной роты. Примерно через час поступила команда сворачиваться и отходить. Лично Яковлев дал команду нашим подразделениям, прикрывавшим ДОТы, всем собраться и уведомить командование ДОТов, что полк уходит. В наш ДОТ мне лично пришлось ходить трижды, но его командир - лейтенант в возрасте 25-26 лет, одетый в новенькую форму, велел передать, что у них нет приказа на отход и без приказа штаба девятого артпульбата ДОТ покинуть они не имеют права и они остаются. Я вернулся и доложил майору ответ командира ДОТа. Яковлев провел военный совет и проинформировал комсостав о сложившейся ситуации: «Еще вчера, во второй половине дня, мы были отрезаны от Гродно и в настоящее время находимся в окружении. Тем самым мы лишены доставки нам боеприпасов, продовольствия и мед. помощи. Как вам известно снаряды к полковой артиллерии и мины к тяжелым минометам кончились, боеприпасы к стрелковому вооружению на исходе. Получена радиограмма от командующего армией, что помощи не будет и нам предстоит действовать по своему усмотрению, исходя из сложившейся обстановки, т.е. прорываться к своим из окружения». Посовещавшись, штаб нашего полка принял решение под прикрытием пулеметчиков отвести личный состав от передовой и двигаться к Неману. Примерно в 1-2 часа ночи 24 июня полк по проселочной дороге отправился в путь мимо ДОТа, на котором стояла счетверенная зенитная установка. При отходе штаб и командование полка (в т.ч. Яковлев и Черных) находились рядом с нашей ротой – шли после взвода разведки впереди колонны. Вели нас «по-темному», никто не говорил, как идем и через какие деревни проходим. Знали только, что отходим. Шли хорошей проселочной дорогой. В пути встречались деревеньки, но никто не знал их названия. Часа в 4 утра 24 июня, двигаясь колонной, мы подошли к Неману, на удалении около 3-х км. Был туман. Смотрим: под самым лесом стоят танки, около которых горят костры каких-то отдыхающих у леса танкистов. Мы думали, что это наши – никто не мог поверить, что это немцы. Думаем: красотища-то какая - вот уж нам опора будет! Чтобы узнать, чьи это танки, Яковлев выслал вперед маленькую танкетку «Комсомолку» так мы называли эту бронемашину с пулеметом. В боях на границе я ее не видел, а тут она ехала вместе с нами. Так как меня признали уже за разведчика, кто-то из командиров сказал: «Давай, садись на «Комсомолку» и проверь, что там». С этого момента и до моего прибытия в лагерь Сувалки, Яковлева я больше не видел. Вместе с тремя бойцами мы быстро запрыгнули на «Комсомолку». Полк идет себе потихоньку, медленным шагом, а мы направились прямо к кострам. Подъехали ближе, смотрим - что-то не то, увидели на танках кресты, а у костров – экипажи. Танки эти были довольно крупные, на них немцы потом воевали всю войну. Немцы! Танкетка с ходу открыла огонь, а нас все это так возмутило, что мы тоже не удержались и обстреляли их раз-другой из автоматов и ходу оттуда - назад, к колонне! Всполошившиеся немцы завели танки и как начали «смолить» из пулеметов и пушек! Обрушили в нашу сторону град снарядов и пуль, а тут и колонна от нас в метрах 500. Танки согнали нас с дороги влево в рожь и погнали к переправе. Я спрыгнул с танкетки так как по ней вели сильный огонь, один осколок снаряда пролетел по ржи и, ослабев, ударил даже меня по бедру, но не пробил шинели и тут меня ранило в правую ногу разрывной пулей из танка. Рассыпавшись по полю, нашему полку пришлось отходить к реке Неман - к переправе. Танки прекратили преследование, потому что потеряли цель из виду – полк спустился в ров к Неману и кроме того наши пушки 45-ки развернули батарею ПТО, укрепились на бугорке под лесом и открыли огонь по танкам и много раз стреляли по ним. В результате этого один был подбит, а остальные подъехали к перекрестку дорог и стали оттуда вести по нам огонь, отказавшись от дальнейшего преследования. Я сбросил с себя миномет. Ко мне подошел мой второй номер Бычков и еще кто-то, забрали миномет с автоматом и крикнули санитара. Подошел наш ротный санитар – приписник белорус, с усиками, по фамилии, кажется, Иваськевич [Ивашкевич], призванный в мае 1941 г. Перевязал меня и говорит: «Ну, мы подались. Вернемся – заберем тебя. Знаем, где ты». И тут меня и оставили (не до раненных было) и стали отходить к Неману. Я попробовал ползти – больно. Стал подниматься. Нашел винтовку, оперся на нее. Проковылял я метров 100-150. Часов в 5-6 часов утра, смотрю во ржи лежит артиллерист, старший лейтенант в серой «стальной» гимнастерке раненный в поясницу осколком снаряда. Пол бока у него отхватило, все разворочено и никто его даже не перевязал. Говорит мне: «Слушай, помоги! Мы можем спастись - вот оттуда, когда мы утром шли, видели хутор. Там была лошадь и повозка. Сходи, попроси – тут до переправы 3 км». Я попробовал встать. Мне это удалось и, опираясь на винтовку, я дошел до хутора - нашел его метров в 200 слева от дороги на переправу. Смотрю старая длинная изба, рядом сарай, колодец и высокое дерево. Во дворе хозяин лет 35-40, обросший, видимо поляк, хозяйка и 2 девочки лет 8-10 и лет пяти. Я говорю хозяину: - Слушай, пан: там вон командир во ржи лежит раненный. Надо его погрузить и на переправу доставить. - Ни, - говорит, - вчера были немцы и сказали, что «Советам» помогать будете – штреляем!». Я решил припугнуть хозяина – достал свой револьвер и говорю: «Ну, тогда я тебя застрелю. Запрягай!» Дети заплакали. Говорю: «Ну, надо же это сделать!» Смотрю, взял уздечку, лошадь паслась, – пошел, привел, запряг ее в розвальню. Я – на розвальню. Поехали, нашли артиллериста, погрузили. Очень больно ему было – может и кость была задета. Доставили его на переправу. Было жарко. В 30-50 м друг от друга работали 2 парома левый – понтонный, правый – деревянный. Подъехали к парому. Хозяин довез нас до берега и тут же повернул обратно. Я доставил этого раненного. Наша рота уже вся переправилась, но нас встретили другие бойцы. Меня встретили, его взяли санитары. И вот, на деревянном пароме мы стали переправляться на правый берег Немана. Мне думается, что паром тянули бойцы. Лебедки не помню, да и внимания не обратил. Из старшего комсостава на переправе я никого не видел. Часов в 8-9 утра мы увидели несколько партий, кажется двухмоторных пикирующих бомбардировщиков, которые шли на восток. Одна из них - 5-6 машин завернули и прошлись по переправе. Сделали один удар и пошли на восток. Паромы были друг от друга в 30-50 м, примерно. Достаточно близко, потому что когда между ними попала бомба, то, несмотря на то, что прямого попадания в понтоны не было, тот паром с людьми, лошадьми и пушкой, что был левее нашего, перевернуло волной. Бойцы и стоявшая на нем пароконная упряжка с пушкой слетели в воду примерно на середине реки и я увидел борющихся за жизнь лошадок, у которых на шее висел тяжелый груз – 45-ти мм пушка. Пушка тянет ко дну, лошадки карабкаются бедные – вынырнут и опять под воду. Долго эту картину смотреть я не мог, а лошадки те так и утонули, вместе с пушкой. Бойцы тоже попадали в воду, но уцепились за перевернутый паром и спаслись таким образом. Несмотря на бомбежку немецкой авиации, мы в целом благополучно достигли правого берега, артиллериста взяли санитары на повозку. Раненый похвалил меня, после чего ребята, которые нас встретили, привели нас прямо к командиру роты ст. лейтенанту Кузьмичеву и я встретился со своей ротой. Кузьмичев, улыбнувшись, сказал мне тогда: - А я тебя, Максименко, уже записал в погибшие – мне ребята сказали, что тебя ранило там и ты упал замертво. - А как мне двигаться – я ходить не могу (нога у меня распухла, а сапог был полон крови и двигаться я почти не мог). - А ты можешь пристроиться на передке орудия. Кузьмичева тогда я видел в последний раз, но полковой военфельдшер Екатерина Яворская говорила, что он был с полком всю дорогу и еще был жив при роспуске полка на отдельные группы. Я пошел туда, куда указал Кузьмичев, искать артиллерийскую упряжку. Смотрю, земляк мой из Казахстана Витька Прусаков (он входил в состав батареи ПТО – в наше подразделение не входил). Говорю: - Слушай, вот так мол и так. - Ничего – говорит. Меня посадили на зарядный ящик передка противотанковой пушки 45-ки, где ездовым и 2-м номером был мой земляк рядовой Виктор Прусаков. И с тех пор, наверное дней 5, пока не убило лошадей, до д. Гуды я ехал на передке этого орудия с этой пушкой. Когда я ехал на передке зарядного ящика, артиллеристы Прусакова пожевать дали мне какой-то еды, вроде консервы и сухари. Я поел. Ехали мы, по-моему, по этой дороге часа два. Переправившись, полк начал выстраиваться в колонну и идти походным порядком по дороге на д. Гожа. Вот тут-то после переправы и до обстрела, меня и встретила молоденькая жена моего командира взвода мл. лейтенанта Табола. Спрашивала о муже, но я его не видел и ничего не мог сказать о нем. Она отступала тоже с нами, а сам он, видимо, погиб. А она, бедняжка, говоря не чисто по-русски, все расспрашивала о муже: "Где он?". Но я не знал – я был тогда при орудии в качестве пассажира, т.к. не мог ходить. Последний раз я её видел, кажется, при отходе под Лидой. Артиллерия немецкая переправу не обстреливала, а начала обстрел она, когда мы двинулись от переправы, после чего она загнала нас на кладбище возле Гожи и его усиленно обстреливала. Обоз с раненными я последний раз видел при подходе к кладбищу. Раненых на кладбище не видел. На кладбище д. Гожа завязался бой, в котором я не участвовал - помню удары такие, а мы лежали между памятниками – пережидали артобстрел. Там же у Гожи я видел жен комсостава их было более десятка. Под вечер артобстрел кладбища прекратился, и мы пошли колонной по шоссе дальше, в направлении Литвы. Шли по всей дороге, заполнив и левую и правую ее часть. Я от кладбища снова двигался на передке моего однополчанина Виктора Прусакова. Мы беспрерывно встречали немцев - стычки с немцами были всю дорогу. На нашем пути много встречалось битых машин, в том числе и разбитых нами. 45-ки (в т.ч. и Прусакова) стреляли много раз в каждом случае, как только встречались с немцами. Ночевок (в том числе и за Гожей) я не помню – были короткие остановки и перекусив у кого что было двигались дальше. Иногда отдыхали и днем, а шли ночью, тоже с боями и перестрелкой. Во вражеском тылу полк продвигался на восток и таял. Никто не говорил, какие деревни проходим. Мы двигались на восток в надежде встретить своих, соединиться, получить подкрепление и опору. Никто не думал, что отступление будет таким трудным и длительным. Последний большой бой для нас был (дату не помню, но по-моему 28.6.1941 г.) у д. Гуды, севернее г. Лида, где теперь стоит памятник нашим бойцам. В этом бою погибли лошади ездового Прусакова, пройти метров 500 дорогой и вот тут-то бой был, где ребят побило и вправо к совхозу Лидский. Там был большой густой сосновый бор и уже деревья крупные – по 100 с лишним лет. И вот тут стояли пушки наши, на одной из которых я ехал. В том районе много стреляли наши пушки «45-ки». Когда снаряды начали падать – одну лошадь убило, вторую. Потом был бой пехоты: наши наступали, «Ура!» кричали. Прогнали немцев и стали собираться уже под вечер. А немцы тут с огнеметов зажгли кругом лес. Лес горит, дым страшный. Наши их отогнали и стали уходить. Ребята пришли и говорят: «Ну, что, Борис – везти тебя не на чем. Нести мы не можем – сами еле ходим. Оставайся: вон где-то стрельба идет – наверно наши основные силы идут - выручат». Вернувшись от командира батареи Виктор сообщил мне безрадостные вести: остатки полка истекают кровью, нет продовольствия и боеприпасов, артиллерию везти нечем, кругом враги, застрелились комиссар Черных и ст.политрук Титов, полковое знамя закопали там, где похоронили комиссара Черных, решено пробиваться к своим небольшими группами. Нога моя распухла - никто не перевязывает, ни чем не мажет, ничего нет. Ребята меня и орудия оставили в надежде на скорое возвращение и пошли сами. Так вот там 2 наши пушки 45-ки противотанковые и бросили. Может они и сейчас лежат там в лесу. И так я там и остался один в лесу. Отдохнул немножко и, превозмогая боль, пошел к деревне. В крайней хате мне дали молока и хлеба. Посоветовали пробираться хуторами. В Литве встретил таких же окруженцев, как и я. Я и группа товарищей (солдат и офицеров), а затем в одиночку пытался как-то прорваться к своим. Долго бродили по лесам от хутора к хутору и вновь пути расходились. 15-16 июля, отдыхал на одном из хуторов недалеко от Лиды, его неожиданно окружили немецкие мотоциклисты и я попал в плен. В Лидском тюремном лагере-замке военнопленных к тому времени было около 4 тысяч наших бойцов и командиров и майора Яковлева я там не видел, хотя все там были под открытым небом и его-то я и мои друзья-однополчане увидели бы. Но его в тот период там не было. А вот Прусаков и другие уже там были, но не знаю, давно ли. Немцы, которые вели перепись, говорили почти чисто по-русски, некоторые из них имели знаки отличия унтер-офицеров, ефрейторов и т.п. Когда я было попытался сбрехать номер полка, а потом место службы сказал «Сопоцкино», то один мне сразу сказал: «Не бреши: ты с 213-го полка, ваш командир полка майор Яковлев, мы знаем все, вплоть до того, каких девочек майор любил – шатенок или брюнеток». Содержали нас в ужасном состоянии. Лишь на 3-й день в лагерь привезли несколько мешков отрубей и выдали узникам по небольшой порции из консервной банки. Это «кормление» специально фотографировалось для показа в Германии. Через 5-6 дней нас погнали на железнодорожную станцию, погрузили в вагоны для скота и товарняком, по 80 человек в вагоне (без захода в Гродно и в Фолюш) отправили в лагерь, находившийся примерно в 5 км от г. Сувалки (в Польше), кажется в восточной или северо-восточной стороне, где посередине голого поля соорудили лагерь для военнопленных из нескольких рядов колючей проволоки и где люди под открытым небом, под дождем были доведены до уровня скота, не говоря уже о питании. Здесь на 12 пленных раз в сутки выдавали буханку хлеба и раз в 3 дня гоняли «на водопой» на речку, находившуюся в 2-3 км от лагеря. В 2 км от лагеря находился большой дремучий лес и конца ему не было видно. Нога у меня опухла, почернела и я на водопой не ходил. И так как я ходить почти не мог, то воду приносил мне в сапоге тоже оказавшийся в плену мой земляк и однополчанин Виктор Леонидович Прусаков, который перевозил меня во время боев на зарядном ящике орудия ПТО. Майора Яковлева я впервые увидел числа 25 июля или в начале августа в лагере Сувалки, когда я уже ходил самостоятельно и нас гоняли на водопой. Причем первыми увидели Яковлева мои земляки - друзья-однополчане: Прусаков и Мостолярчук, которые ходили на водопой на речку. Офицерский блок находился напротив нас. Между, был проезд 20-30 м. Майор был в его собственной зимней (толстой) суконной гимнастерке с петлицами, но без шпал, была она со следами пыли и сидела на нем не плотно, с перекосами, что говорило о том, что под гимнастеркой были бинты-перевязки, в брюках галифе, сапогах, на рукавах были шевроны. Никакого чистого пиджака, как говорил кто-то, на нем не было. Двигался он медленно и неуклюже, стоял у колючей проволоки, с тоской смотрел на нас и кивал головой в знак приветствия. Мы здоровались: «Здравствуйте, товарищ майор». Ребята, которые ходили до меня мимо него раз 5-7, видели его в окружении какого-то офицера в шинели, высокого роста. По-моему, я видел его дважды в июле или начале августа и в конце августа или первых числах сентября я видел его в последний раз. Когда офицерам давали пищу – их «столовая» находилась в 70 м от нашего блока. Наступила осень, а с нею и холода. Для укрытия от непогоды пленные копали в земле ямки-норы кто чем мог и в них сидели, но их при дожде быстро заливало водой. Расстрелов в Сувалках не было, но был такой случай: наши пленные, среди которых было много командиров, видя неминуемую гибель от голода, холода и беспрерывных дождей (ведь мы были под открытым небом), решили бежать. Кто-то принес в лагерь ножницы по металлу и их решили передать в блок, который был ближе всего к лесу. Здесь проволоку перекусили руками и сделали проходы к крайнему блоку, где располагались евреи. В условленный час все люди из соседних блоков двинули в еврейский блок, но там храбрых не оказалось и проход не сделали. Такое скопление людей немцы обнаружили и открыли стрельбу. И очень многие погибли в ту ночь. Возможно, погиб тогда и майор Яковлев. Он был преданным воином и не мог не попытаться бежать. В начале сентября нас перебросили в лагерь Лиза (а майор Яковлев, если остался жив после неудавшегося побега - остался в Сувалках), а из него в землянки лагеря Фишборн, где ежедневно от холода и голода умирали сотни людей. Весной 1942 г. мне удалось выбраться в рабочий лагерь, где долбили камни для ж/д путей. За попытку к бегству меня гоняли в 2 смены работать, а в обеденный перерыв не давали есть и ставили под забор между рядов колючей проволоки. Правда, вечером ребята подкармливали меня, но силы меня покидали, так как на работе филонить нельзя было – за мной специально присматривали. Через какое-то время была отправка 100 человек в лесной лагерь – корчевать пни для смолы. За попытку к бегству меня избили, имитировали расстрел, а затем (видимо в феврале 1943 г.) отправили в штрафной лагерь Аленштейн. Оттуда я через знакомого русского фельдшера (Михаила Балаболкина из Устькаменогорска) попал в больницу для военнопленных, где прокантовался до осени 1943 г. Оттуда попал к помещику на сельхоз работы (округ Россель, д. Коминен), где пробыл до декабря 1944 г. После зимнего наступления наших войск на Восточную Пруссию 24.01.1945 г. я освободился. Первоначально (до проверки контрразведкой) занимался засолкой сала для фронта недалеко от Кенигсберга. Затем, 28.01.1945 г. я попал в 438-й СП 129-й Орловской дивизии, с которой дошел до Берлина и участвовал в боях, в том числе во взятии Берлина. 31.04.1945 г. был вновь ранен и до конца войны пролежал в госпитале. Демобилизовался в декабре 1946 г. За участие в боях и работу в мирное время имею несколько правительственных наград. Сейчас нахожусь на пенсии, занимаюсь по дому. Имею семью, в которой 2 сыновей и 5 внуков. Есть дача и машина. Люблю рыбалку и охоту. По праздникам встречаюсь с молодежью и пионерами. 17.11.1986 г. я получил письмо от жены Виктора Прусакова. Она сообщила, что он в прошлом году по пьянке, а пил он крепко, замерз прямо возле проходной, где он был сторожем. Как много раз я писал ему и просил бросить пить, но он не мог уже остановиться и результат – вполне закономерный. Кажется, остался еще 1 однополчанин – Леня Рыбаков.
1 2 3 4 5 Категория: Воспоминания ветеранов 213 СП \| Добавил: Admin (29.04.2011)
Просмотров: 2838 \| Рейтинг: 4.0/1

Всего комментариев: 0

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Cайт визуально адаптирован под браузер
Mozilla Firefox скачать/download
В остальных браузерах сайт может отображаться некорректно!
(IE, Opera, Google Chrome и др.)
Рекомендуется установить дополнение uBlock, добавить

В связи с изменением адресации ресурса ОБД-мемориал большинство ссылок не работают. Проводится работа по обновлению ссылок.

Категории раздела

Воспоминания ветеранов 213 СП [28]	Воспоминания ветеранов 184 СП [5]
Воспоминания ветеранов 37 СП [9]	Воспоминания ветеранов 113 ЛАП [4]
Воспоминания ветеранов 38 орб [1]	Воспоминания ветеранов 247 ГАП [4]
Воспоминания ветеранов 59 оиптд [1]	Воспоминания ветеранов 79 сапб [1]
Воспоминания ветеранов управления и штаба 56 СД [5]	Воспоминания родственников ветеранов [31] Воспоминания родных и близких ветеранов, что сохранилось в памяти из малочисленных обрывочных рассказов, семейных преданий и т.п.