...Наша дивизия называлась громко и длинно: 27 Омская дважды Краснознамённая дивизия имени Итальянского пролетариата. Ну, а мы служили в 75-ом гаубичном артиллерийском полку, который, соответственно, был в составе этой дивизии. Наш полк был оснащён 122 и 152 миллиметровыми пушками-гаубицами.
Мне нравилось здесь всё. Всё, чему учил нас лейтенант, я впитывал, как губка. А неудобств я, практически, не замечал, потому что с детства был к ним приучен. Трудности мне были не помеха. Я смотрел на нашего лейтенанта и в душе сам себе дал слово, что скоро тоже буду иметь такое звание и ко мне тоже будут обращаться на Вы и младшие по званию будут мне козырять.
Так мы прожили шесть дней, а на седьмой день к нам пришёл сам командир дивизии Шаповалов посмотреть, что за ребят привезли ему в артиллерию. Он пришёл, поздоровался, немного поговорил с нами, пошутил, спросил скучаем ли мы по дому, а под конец спросил есть ли у нас жалобы. Со всех сторон посыпалось, что здесь сыро и холодно, что мы можем заболеть воспалением лёгких. Он выслушал нас и пообещал этот вопрос уладить, потом попрощался с нами и ушёл. На следующий день к нам пришло много командиров, в том числе и командир полка вместе с комиссаром. Нас всех стали опрашивать, кто какую имеет специальность и вдруг я услышал: "А кузнецы есть?". Я ответил: "Есть". Спросивший подошёл ко мне и попросил показать ему документ на право ковки. Я показал и он записал мою фамилию. А вечером нас повели в баню. Там всех подстригли и переодели, после чего мы никак не могли узнать друг друга. Нас распределили по батареям. Я попал в четвёртую, которая была на конной тяге.

На следующий день я пошёл в конюшню, принял ковочные ведомости, в которых вёлся учёт ковки лошадей и стал армейским кузнецом. Я был занят ежедневно, с раннего утра до позднего вечера. В батарее я был единственным ковочным кузнецом, а лошадей было около пятидесяти и каждую нужно проверить: одну нужно перековать, у другой подковы подтянуть, у третей заменить шипы. И так каждый день. От всех занятий, кроме одного часа политзанятий, которые проводились ежедневно после завтрака, я был освобождён. Были такие дни, когда ковочных работ не было, но я всё равно был в кузнице, чтоб знали, что я занят работой. Ковочным кузнецом я пробыл всего месяц. Однажды, как обычно, мы сели на политчас и в это время пришёл старшина из школы младших командиров. Он принёс приказ, подписанный комполка Юрьевым о моём переводе в школу младшего командного состава, в батарею боепитания. И так моя ковка закончилась. Я собрал свои вещи и перешёл в казарму школы, которая находилась здесь же, на территории части. В школе курсанты спали на одноярусных кроватях. Матрасы были набиты соломой, а подушки были пуховые. Моя жизнь изменилась в лучшую сторону. Занятий здесь было гораздо больше, но я учиться любил всегда и хоть я и был занят учёбой целый день, но мне это было не в тягость, а в радость. Учился я с удовольствием. Мне нравилось всё: и строевая подготовка, и физическая, и теория, и политзанятия. Каждый день я узнавал что-то новое. Физически я окреп и возмужал и теперь чувствовал себя по-настоящему взрослым...

До войны оставалось всего пол-года. Война с каждым днём становилась всё ближе. Уже никто не верил в благополучное завершение пакта Реббинтропа-Молотова, но говорить об этом всё-таки боялись. Закончился 1940-ой год.
На польской территории наши войска строили много ДОТов и дзотов, в этом чувствовалось приближение войны. Хоть и был заключён с Германией пакт о ненападении, но уверенности в мире не было. Весь старший и средний комсостав изучал карту близлежащих районов Германии. Весь комсостав обучали вождению автомашин. Среди рядового состава  проводилось ознакомление с Германией, как с дружественной страной и бойцам не говорилось того, что говорилось комсоставу. Это пока держалось в секрете.
14 мая 1941 года наш 75 ГАП оставил наши зимние квартиры, где остался 132 СП и мы поехали на новое место в город Граево, который стоял почти на самой границе с Германией. 16 мая в 10 часов дня мы прибыли на новое место дислокации в город Граево. Это примерно в километре от немецко-польской границы. Полк разместился в двух местах: конная тяга и тракторная были разделены. На этой территории до сентября 1939 года была размещена военная часть Войска Польского. Наш штаб разместился в том же здании, где располагался и польский штаб. Здания были двухэтажные. Здесь были построены хорошие склады для артиллерийских снарядов. Артпарк был огорожен высоким досчатымм забором. Жильё наше тоже было в двухэтажных домах. На первом этаже были однокомнатные квартиры, а на втором - двух и трёхкомнатные. Семейных офицеров поселили на втором этаже, а одиноких, по двое, в однокомнатных на первом. Меня тоже поселили в однокомнатной квартире на пару с лейтенантом Никитиным. Двери квартир первого этажа выходили в узкий коридор и выход во двор, а со второго этажа было два выхода, парадный сразу с улицы и чёрный через наш узкий коридор.
В конце мая  в нашу часть поступила новая техника. Нам выделили пять новеньких тракторов НАТИ-5, на гусеничном ходу и с кузовом. Теперь не нужно было цеплять прицеп для снарядов. Кузов был достаточно вместительным, в него грузились снаряды и было отведено место, куда могла сесть артобслуга, пушка цеплялась прямо к трактору. Пушки мы тоже получили новые. Теперь они уже были не с лафетами, а с раздвижными станинами и на резиновом ходу, а старые пушки были на деревянном ходу. Вся новая техника стояла  в артпарке возле штаба полка. Мне ежедневно приходилось проводить занятия не только с бойцами нашего полка, но и ещё с комсоставом других артполков. Почти одновременно с новой техникой пришли и снаряды к новым пушкам.
Во второй половине июня мне пообещали дать отпуск и я начал готовиться к поездке домой. Я приобрёл себе два больших чемодана, купил в подарок отцу костюм, накупил материи и разных безделушек на подарки, чтобы никого не обидеть. Деньги у меня были и по тому, довоенному времени, это были хорошие деньги. У меня был офицерский оклад и я получал 760 рублей. Дома я рассчитывал хорошо отдохнуть, но этому не суждено было случиться. 20 июня я по служебным делам был в городе Бресте. Мы получали новые стреляющие механизмы на пушки. Штабной офицер, который оформлял мне документы, посоветовал мне осмотреть город, благо у меня было свободное время и познакомил меня с местным лейтенантом, который служил в авиаполку. Его звали Рачкин Евгений и он был лётчиком. Женя вызвался сопроводить меня в прогулке по городу. У меня было часа три свободного времени и мы прошлись с ним по городу.

Утром, 21 июня, я получил в штабе отпускные документы, но денег в финчасти не оказалось, сам начфин уехал в округ за деньгами. Комполка сказал мне: "Ну вот, сегодня начфин привезёт деньги, ты вечером получишь отпускные, а завтра, утренним поездом, уедешь на Барановичи". Поезд на Барановичи из Граево ходил всего два раза в сутки утром и вечером. И я остался.
У нас в полку усиленно проводились тактические занятия. За городом были вырыты пушечные окопы и погреба для снарядов. Были также подготовлены окопы для орудийных расчётов и укрытия для тракторов. Вся техника была в полной боевой готовности. А война неумолимо приближалась. У нас в полку уже разучивали песню "Если завтра война, если завтра в поход", а немцы к границе всё подтягивали свою технику и живую силу. От нас уже не скрывали, что немцы могут СССР объявить войну, но что б вероломно и без  объявления -  этого никто допустить не мог, даже в мыслях.
В субботу 21 июня, во второй половине дня, я получил отпускные и завтра утром готов был уехать домой в отпуск. Сегодняшний поезд уже ушёл и нужно было дождаться утра. Вечером в нашей части демонстрировали кинокартину "Великое зарево" и мы с ребятами пошли на фильм. Примерно на средине фильма, а это было около восьми часов вечера, заиграли "боевую тревогу" и наш полк, со всей боевой техникой, за исключением новых тракторов с пушками, занял огневые позиции за городом. Поставили пушки в окопы, половину снарядов с прицепов занесли в погреба, а трактора поставили в укрытия. Бойцам там же разрешили устраиваться на отдых. Я проверил всю технику, всё было в порядке и ушёл в расположение полка проверять оставшуюся технику на боевую готовность. После этого я пошёл к себе спать, чтобы утром успеть на поезд. Никитин уже был дома. Мы с ним ещё посидели, поболтали ни о чём, попили чаю, а потом часа в два ночи легли спать. Я ещё с полчаса ворочался, предвкушая поездку, а потом уснул. Проснулся я от сильного грохота, сотрясавшего наше здание, и шума в коридоре. Я быстро соскочил с постели, натянул брюки и надел сапоги на босу ногу. На часах было начало пятого. Портянки сунул в карман. Натягивая на себя гимнастёрку, я увидел, что лейтенант Никитин всё ещё спит. Я, схватив его за руку, сильно тряхнул и крикнул: "Война!", ещё не зная точно, так ли это на самом деле. Я схватил в руки автомат, портупею с пистолетом и бросился к выходу. Дверь не открывалась, потому что коридор был забит людьми, спускавшимся со второго этажа. Женщины и дети в панике плакали от страха и ужаса. От увиденного мороз по коже пошёл и я понял, что не ошибся, это - война. Те, кто жил на втором этаже, сразу же, как только началась бомбёжка, бросились к парадному выходу, но с крыши дома, который стоял напротив, поляки встретили их пулемётным огнём и все бросились к чёрному выходу, который шёл через наш коридор. Пулемётной очередью срезало сразу несколько человек. Среди погибших были женщины и дети. Я от двери бросился к окну, которое выходило во двор и прикладом автомата с силой ударил по раме, забыв поставить автомат на предохранитель. Рама с треском вывалилась и в тот же момент у меня над ухом прострочила очередь из моего же автомата. Я выскочил в оконный проём и тут же во дворе метрах в пяти от меня разорвался артиллерийский снаряд. В нашем дворе штабелем были сложены ящики с артиллерийскими снарядами, но, к нашему счастью, они были без боеголовок и ни один снаряд не взорвался. Вслед за мной из окна выпрыгнул лейтенант Никитин. Больше я его не видел. А люди со второго этажа всё шли и шли. Во дворе стоял плач и шум, кто-то кого-то искал, всюду царили паника и страх. После разорвавшегося снаряда во дворе стоял густой дым, который потихоньку рассеивался. Я бросился в парк, где стояли наши новые трактора с пушками. Техника уже была на ходу. По команде командира батареи колонна двинулась через ворота, идущие в сторону города. Я подбежал к воротам и посмотрел им вслед. И вдруг, по головной машине с  чердака близстоящего дома ударил пулемёт. Трактор, как шёл прямо, так и врезался в угол впереди стоящего дома и заглох. Остальные трактора тоже были расстреляны поляками с чердаков и окон домов. Я бегом возвратился во двор и подбежал к складу боепитания. У склада стояла толпа бойцов, просящих у завсклада выдать им пистолеты. Тот отказывался, ссылаясь на начальника боепитания, который запретил кому бы то ни было выдавать пистолеты. Я выслушал завскладом и отдал своё распоряжение - немедленно выдать оружие, которое просят бойцы и патроны к нему. Бойцы вынесли из склада два ящика с пистолетами и патронами к ним. Я снова бросился к воротам, ведущим в парк и вслед услышал, как кто-то меня позвал: "Дядя Вася". Я оглянулся и увидел сына начальника штаба полка, мальчонку лет двенадцати. Имени уже точно не помню, кажется, Миша. Он подбежал ко мне и попросил: "Дядя Вася, возьмите меня с собой". Я спросил его: "А мама твоя где?". Он ответил: "А маму убили". У меня защемило в груди, но на раздумья времени не было и я взял его с собой, туда, где ещё с вечера были установлены наши пушки. Мы подбежали с парнишкой к изгороди и я подсадил его. Он, схватившись руками за верхнюю доску, вылез на самый верх. Мне, чтобы тоже вылезть наверх, пришлось несколько раз подпрыгнуть. Я вылез на изгородь и сверху увидел, как по полю, засеянному рожью, отступала наша пехота, а за нею цепью шли немцы. Мы с мальчишкой соскочили с изгороди  и пригнувшись побежали по ржаному полю в сторону нашей пехоты. Поле пересекала дорога, которую нам нужно было перейти. Мы перебежали через дорогу, как вдруг где-то рядом  застрочил пулемёт. Я упал в рожь. Пулемёт умолк. Я осмотрелся по сторонам, мальчика нигде не было. Вдруг снова застрочил пулемёт, но он стрелял не в мою сторону, а немцы, которые шли цепью, попадали в рожь, а пулемёт всё строчил и строчил. Я выскочил обратно к дороге и увидел, что из пулемёта строчит Миша, а рядом лежит наш убитый боец. Я схватил Мишу за руку и мы вместе с ним побежали по ржи в сторону балки, в которой были расположены наши пушки. Когда добежали, на душе как-то легче стало. Отступавшая пехота вышла за ржаное поле и заняла оборону. Когда я добежал до своих тяжёлых пушек, они уже вели ураганный огонь. Это была 9-я батарея. Потом, с наблюдательного пункта, телефонист передал: "Прекратить огонь", а затем  передал новые координаты наводки и снова команду "Зарядить орудия", с минуту помолчал, а потом прокричал: "Забирайте всё, что можно и отступайте по направлению через гору. Остановитесь в глубокой балке. Вас встретит начальник штаба". Я схватил Мишу за руку, показал в какую сторону бежать и в приказном порядке отправил его туда, через гору, где нас должен ждать начштаба. Командир батареи подал команду: "Заводи моторы!". Завели моторы и стали разворачиваться, подъезжая к пушкам. Один тракторист в спешке подвернул трактор и перекинул прицеп со снарядами. Прицеп перекрутил фаркоп. Тракторист попытался вытащить штырь, соединяющий трактор с прицепом, но тот не поддавался. Тракторист бросил трактор и убежал через гору. Три трактора подошли к пушкам и обслуга начала носить из погребов снаряды. Я закричал: "Отставить грузить снаряды! Трогайте!". И тут два трактора заглохли. Двинулся только один трактор с прицепом и пушкой. Заглохшие трактора трактористы пытались завести заводными ручками, но они никак не заводились, а тут ещё увидели, что первый трактор уже почти на горе, они тоже побросали свои трактора и вместе с командирами взводов и расчётами убежали через гору. Я попытался их остановить, но у меня ничего не вышло. Я вспомнил, что все пушки заряжены и подбежал к той пушке, которая не была прицеплена к трактору и выстрелил из неё. Потом подбежал к тем пушкам, которые были прицеплены к заглохшим тракторам и выстрелил, по очереди, сначала из одной, а потом и с другой. От орудийного грохота у меня звенело в голове и из левого уха пошла кровь. Я снова подбежал к той пушке, которая была без трактора, открыл затвор и снял стреляющий механизм. Быстро разобрал его на запчасти и разбросал их по балке. Потом побежал к трактору, который был ближе ко мне, с силой крутанул заводную рукоятку и трактор завёлся с полуоборота. Я быстро вскочил в него, включил первую скорость и тронув с места направил трактор ровно на гору. Трактор легко пошёл, я выпрыгнул из него и тут увидел, как в первый трактор, что повёл тракторист, попал немецкий снаряд и его мгновенно охватило пламя. Я подбежал ко второму трактору, несколько раз крутанул с силой ручку и он тоже завёлся. Я сел на него, дал газу и на второй скорости стал нагонять первый трактор. И только  он пошёл на подъём, как вокруг него стали рваться мины. На гребне холма стояла ветряная мельница. В прицеп первого трактора, в котором были снаряды, попала мина и на нём загорелся брезент. Потом вторая мина попала в трактор. Трактор загорелся и вдобавок у него была повреждена гусеница. Трактор стало заворачивать вправо и он, горящий, пошёл прямо на ветряную мельницу. Та загорелась и пылала, как факел. Я взял метров на триста левее от мельницы и начал было уже ликовать, что мне удалось благополучно  переехать через эту проклятую гору, как вдруг услышал вой мины. Ну, думаю, всё, мне кранты, пригнул голову к самым рычагам и в этот момент мина попала в прицеп со снарядами. Осколки завизжали, решетя кабину трактора. Я покрутил головой, пошевелил руками и ногами - боли нигде не чувствовалось, только в голове звенело от сильного взрыва и заложило уши. Я выскочил из трактора и бросился бежать вниз с горы. Тот бугор на тракторе я уже перевалил и теперь трактор, скрежеща гусеницами вместе с прицепом и пушкой быстро двигался вниз, где находились наши отступившие бойцы. К великому счастью, брезент на прицепе не загорелся. Первый трактор, который шёл с трактористом и загорелся от снаряда, уже дошёл до склона и начал спускаться вниз. Мотор у него заглох и он двигался по инерции, под напором прицепа и пушки. Он разгорался, как факел, пока не взорвался бак с горючим и огонь перекинулся на прицеп, в котором начали рваться снаряды, разметая и прицеп, и трактор. Итак, 9-я батарея осталась с одной единственной пушкой, которую спас я. Внизу, в балке, нас действительно встречал начальник штаба полка и командир 9-ой батареи. Я подошёл к начальнику штаба и доложил о случившемся, рассказал, как пытался спасти технику и что из этого получилось. Он подошёл ко мне, взял мою руку в свои, потряс, а потом сказал: "Спасибо тебе за всё, за трактор с пушкой, за то, что не впал в панику, за спасение моего сына, ведь он бы сам из города не вышел и погиб бы так же, как и его мать".
Ивасенко Николай Трофимович 1903 г.р., г.Киев. Начштаба 75 ГАП, капитан. ссылка,№36.
Командир батареи тоже подошёл ко мне, пожал руку и сказал: "Я бы хотел  воевать с такими, как ты, а не с такими вот трусливыми растяпами, как мои", - и указал на своих командиров взводов, которые стояли чуть поодаль от нас и всё слышали. Точно не знаю, было ли им стыдно за свою трусость, но страшно было всем и мне, в том числе.
Начальник штаба на карте указал, в каком месте комполка назначил общий сбор и все двинулись в том направлении. Это было недалеко ,возле небольшой высотки, где уже виднелись трактора и машины нашего полка. Там нас ожидали командир и комиссар полка. Все батареи кроме 9-ой были на месте. Начальник штаба доложил о случившемся. Комполка подозвал к себе командира 9-ой и спросил: "Ну и где же твои пушки? И чем же ты думаешь воевать?". Командир батареи молча стоял и смотрел на комполка глазами полными слёз. Командир полка, не дождавшись ответа, подошёл к нему, похлопал рукой по плечу и сказал: "Мы с тобой об этом после войны поговорим". И кто мог знать в тот первый день войны, какой она будет и сколько человеческих жизней унесёт. Мы-то думали сначала, что это просто диверсия, что скоро командование подтянет войска и мы погоним немцев назад, но пока перевес был не на нашей стороне.
Потом комполка подошёл ко мне, пожал мне руку и сказал: "Спасибо, сынок, мне кажется, что я в тебе не ошибся. Я себе тебя таким и представлял". Мы двинулись дальше, наш путь лежал в сторону Белостока. При отступлении нас беспрерывно сопровождали немецкие самолёты. Они обстреливали нас из пулемётов и бомбили. Мы отступили километров на 15 за  Граево и за большим лесом заняли оборону .Здесь уже стояли пушки и гаубицы других артполков.В этот день много стреляли по преследовавшему нас врагу и снова отступали,потом снова занимали оборону и снова стреляли. На третий день войны, не доходя до городка Осовец, за большим лесом заняли оборону. День клонился к вечеру. Мы стояли тихо, ожидая разведданных. Когда уже совсем стемнело разведка доложила, что с противоположной стороны этого леса заняли огневую позицию фашистские батареи. Вот здесь меня ещё раз испытал командир полка. Он вызвал меня в наспех подготовленный дзот, в котором с ним находилось ещё несколько командиров и сказал: "Жалко мне тебя посылать, сынок, но я знаю, что лучше тебя это задание никто не выполнит," - и поставил передо мной задачу подойти к позициям противника как можно ближе и, обнаружив его, подать сигнал ракетами, с очерёдностью: первая - белая, вторая - зелёная, третья - красная. Он продолжил: "Если что-то помешает тебе и кто-то своей ракетой попытается перебить твой сигнал и мы его не поймём, то ты во второй раз пускаешь сначала зелёную, потом белую  и красную и в третий раз - зелёная, красная, белая. Огонь откроем по твоей корректировке", - и немного помолчав, добавил, - "но если боишься, то скажи сразу, ведь это очень опасно и ты можешь не вернуться. Это называется "вызываю огонь на себя". Такой способ корректировки существовал в революцию, когда завоёвывали Советскую власть. Когда наша артиллерия начнёт бить, ты сразу беги назад". Я ответил: "Есть идти корректировать огонь. Разрешите идти". Комполка и все присутствующие пожали мне руку и пожелали счастливого возвращения. Мне выдали ракетницу, 9 штук ракет и я ушёл выполнять задание. В лесу было очень темно и сыро. Чтобы не сбиться с пути я ориентировался по компасу. Идти было трудно. Ни одна веточка не должна была хрустнуть, а в темноте это сделать было очень трудно. Местами под ногами хлюпало, потому что местность была болотистая. Я не знаю, сколько времени я шёл по лесу, но он стал редеть. Большие деревья кончились и впереди рос молодой соснячок. В это время в небо взвилась белая ракета, я быстро стал за пушистую сосну. При свете ракеты я увидел, что большой лес уже закончился и я как раз на территории немецкой батареи. Одна батарея располагалась на невысокой сухой возвышенности, несколько других фашистских батарей стояли метрах в тридцати от меня во ржи. Когда ракета погасла, я услышал смех немецких солдат и тихое пение. Я метров на тридцать углубился в лес, немного постоял и послушал. Немцы, то в одном месте, то в другом часто бросали ракеты. Я достал ракетницу и дрожа от волнения пустил три первые ракеты - белую, зелёную, красную. Немцы увидели мои ракеты и вслед за моей красной пустили белую ракету. Я ожидал огня с нашей стороны, но его не было. Наши не поняли моего сигнала. Немец четвёртой ракетой спутал все мои карты. Минут через пять я выпустил три следующих ракеты - зелёную, белую и красную, а немец опять пускает белую. Наша артиллерия продолжает молчать. Я растерялся, что же мне теперь делать? Ведь не скажешь же фашисту: "Зачем же ты, гад, мешаешь?! Ведь у меня остался последний сигнал". Он же и на этот раз может мне помешать. А немец, очевидно считая, что это игра - тоже в неё включился. Скорее всего, он подумал, что это не советский корректировщик, а его пьяный соотечественник забавляется. Я, как было уговорено, в третий раз пустил зелёную, а потом красную и немного подождал. И тут немец пустил белую, то что мне и было нужно. Наша артиллерия открыла огонь. Сначала до меня донеслись глухие раскаты, похожие на гром, затем в воздухе зашумели снаряды. Недалеко от меня разорвался снаряд и забрызгал меня грязью. Когда снаряд падает на сухое место, то взрываясь, выбивает воронку и осколки летят над землёй, а когда он падает в болото, то осколки летят вертикально вверх, а вокруг образовывается мёртвая зона, где больше поражает взрывная волна. Я как раз оказался в таком месте. Я бросился бежать в лес, навстречу свистящим и воющим нашим снарядам, а на том месте, где я стоял несколько минут назад уже от взрывов вздыбилась земля, валились деревья, визжали осколки, а от газов после разрыва снарядов нечем было дышать. Я бежал, натыкаясь на деревья и большие кусты, падая в грязь и раздирая одежду в клочья. Погода стояла тихая, не было даже лёгкого ветерка и гарь могла лишь оседать, притягиваясь к земле сыростью. Я бежал метров сто ,а может и больше, а потом вдруг провалился в какую-то яму, погрузившись с головой в воду. Вынырнув, я понял, что попал  в торфяной колодец. Мне было непонятно, кому и для чего он он понадобился в лесу, когда вода по всему лесу выступает на поверхности. Я старался стать на носки, чтобы вода не попала в рот и уши. В этот момент меня снаряд мог поразить только прямым попаданием. Артиллерия  то стреляла за лесом, то переносила огонь ближе и снаряды иногда рвались очень близко от меня и мне не очень хотелось покидать это укрытие, если ранит, то только в голову, тогда и мучений будет меньше. Стоять в этом колодце мне пришлось где-то ещё с полчаса, но они мне показались вечностью, а потом, когда артиллерия перенесла свой огонь на ржаное поле, я вылез из колодца и побрёл по лесу, не боясь, что могу быть убитым своим же снарядом. Меня пробирала сильная дрожь. После страха, который я перенёс за этот короткий промежуток времени, меня охватило такое безразличие, что я шёл не оглядываясь и не глядя по сторонам. Из лесу я вышел в темноте, немного левее нашего полка. Меня остановили какие-то бойцы и один из них, как и положено, окликнул меня: "Стой, кто идёт?". Я ответил: "Да иди ты к черту!". Они подбежали ко мне и стали спрашивать кто я такой и что здесь делаю. Я сказал им, чтобы они вели меня в 75-ый ГАП. Мне показалось, что у меня спадают брюки и я хотел их подтянуть, но только сейчас заметил, что у меня в руке ракетница. Я сначала хотел выбросить её, но потом вспомнил слова комполка, что военное имущество нужно беречь и положил её в карман. Меня сопроводили в мой полк. Встретил меня командир полка полковник Юрьев и сказал: "Ай-яй-яй, что я с тобой сделал. Да если бы это сейчас видела моя жена, она  меня, ей богу, била бы. Ну ничего, сынок, молодец, что вернулся. Я думал, что уже никогда тебя не увижу, ведь мы били по  твоей корректировке двумя полками из 72-х орудий". Мне принесли новое сухое обмундирование, которое было в полку и 150 граммов спирта. Я начал переодеваться в сухое и увидел, что у меня всё тело чёрное от впившихся пиявок. И здесь, конечно же, не обошлось без врача, потому что оторвав их, не оставив на теле присосков, было невозможно. Врач сказал, что если они останутся в теле, то потом будет очень долго болеть. По этой причине доктор никому не доверил это дело и снимал пиявок сам. Тело моё горело огнём ещё неделю после этого. Я переоделся, выпил спирт и здесь же, в дзоте, уснул. Утром меня  разбудил комполка и сказал, что по последним разведданным разбито и сожжено 6 танков, более 50-ти пушек и уничтожен полк обслуживающего персонала. Установить точное количество убитых фашистов не удалось, потому что там половина лесного массива и всё поле смешано с землёй. В общем, за чем они к нам пришли, то и получили. А днём прилетели Мессеры. Они нас поливали пулемётным огнём и бомбили наши позиции и улетали невредимыми, потому что наши зенитные пулемёты им никакого вреда не приносили. Они летали над нами на бреющем полёте и мы видели их улыбающиеся лица. В груди закипали злость и ненависть к захватчикам. Зенитных пушек у нас не было, а наша авиация к нам на помощь не приходила. Здесь мы простояли неделю, обеспечивая отходящим войскам коридор, а потом снялись и ушли к Неману. Остановились у железнодорожного моста возле города Осовец. Там уже стояло два полка, полк пехоты и полк артиллерии. Они, так же, как и мы, получили приказ оборонять мосты от противника, чтобы сохранить переправу для наших отступающих войск. Здесь мы стояли около трёх суток. А наши войска шли и шли. Мы день и ночь били из пушек, отражая атаки наступающего врага. Фашисты всё время старались бить нас и с воздуха и с земли, но здесь нам было легче. Рядом  с нами стоял зенитный полк и он умело отражал налёты вражеской авиации. На наших глазах здесь было сбито уже более десяти самолётов. Фашисты бомбили нас, на земле, и понтонные  переправы, а мосты они не трогали, потому что они им самим нужны были. Мосты они надеялись взять голыми руками. И после того, как получили ожесточённый отпор с нашей стороны, фашисты озверели и бросили на нас огромное количество танков, артиллерии и авиации. Мы не выдержали натиска и после ожесточённых боёв начали отступать. В первую очередь отступили кавалерия и автобатальоны. В районе моста скопилось огромное количество войск и военной техники. Дорога в несколько километров напоминала ползущую змею. Все спешили переправиться через мост. И вот над этим скопищем народа и техники стали летать "рамы" - немецкие разведывательные самолёты. И только они улетали, как тут же прилетали их бомбардировщики. В первом заходе мы насчитали их 27 штук. Они бомбили транспортный мост и наши огневые позиции. Погибло огромное количество народа. Началась паника. Вокруг стоял грохот от взрывов, крики и стоны раненых, скрежет горящей техники. На втором заходе мост разбомбили. Одна бомба упала на средину моста и он рухнул. Вражеские самолёты продолжили бомбить скопившиеся войска по обе стороны моста. Мы несли огромные потери и в живой силе, и в технике. По мосту в тот момент, когда его разбомбили, двигалось кавалерийское подразделение. Лошади тоже погибли. При этом налёте фашисты недосчитались трёх самолётов, которые сбили наши зенитчики. Вместе с военнослужащими шли и гражданские, - семьи офицеров и поляки из бедных семей, которые верили, что их Советы защитят. На брезентовых тентах грузовых машин, в которых везли раненых, были нарисованы красные кресты, чтобы их было видно с воздуха. По Международной Конвенции их нельзя было бомбить, а фашисты старались их разбомбить в первую очередь и на открытой местности устраивали за ними охоту. Не знаю, остался ли жив сын начштаба Миша. Его отец отправил с каким-то медсанбатом нашей отступающей части. С ним было ещё несколько детей военнослужащих, родители которых погибли. Детей посадили в машину уже на другом берегу Немана, так что они должны были выбраться из этого ада.
Отступали мы по направлению города Волковыска. При форсировании какой-то гнилой речушки нас бомбила вражеская авиация. Мы шли последними. Наскочили на несколько разбитых грузовиков с сухим пайком. Там были галеты, копчёная колбаса, консервы. Мы набрали столько, сколько могли унести с собой. В этот день мы, впервые за всё время отступления, нормально поели. Не доходя до города километра четыре  мы расположились в лесу на ночёвку. Здесь было много разрозненных групп бойцов и офицеров, отставших или оставшихся от своих частей. Утром к нам подошли три командира: майор и два капитана. Майор собрал командиров, находящихся в этом лесу и рассказал нам, что в Волковыске уже находятся немецкие войска и что он сам оттуда еле ноги унёс. По карте он указал нам путь, по которому можно пройти там, где нет немцев и обойти город Волковыск. И даже сам взялся провести нас. И мы пошли за ним, а за нами двинулась наша техника. Мы пошли по открытой местности. Нас это насторожило, ведь мы как на ладони. Мы уже прошли километра полтора и выходили на одну из высоток, которая находилась в небольшом леске. Он уже хорошо просматривался. Наш проводник указал нам направление, а сам стал отходить вправо, в сторону Волковыска. Я шёл невдалеке от комполка, подошёл к нему и спросил: "А Вы его документы видели?" - он ответил: "Видел, но ты не спускай с него глаз". Я понял, что и командир полка ему не доверяет. Затем этот майор свернул в сторону и побежал. Я крикнул ему: "Стой!". Он упал и выстрелил в меня. Я тоже упал, а когда он подхватился и хотел бежать, я прошил его очередью из автомата. Он упал и больше не поднимался. Шедшие рядом со мной товарищи не могли понять в чём дело, но когда наш комполка подошёл к нему и обыскав карманы, вытащил его документы со свастикой, то все сразу поняли, что это немецкий офицер. Подошедший к нам комиссар полка прочитал его звание - полковник. Меня все стали благодарить, а наш полковник взял на себя командование нашим сборным войском и мы повернули на Волковыск. А на этой высоте нас ждала вражеская засада. Они по нам ударили из пулемётов, но было очень далеко и нас они не достали.
     Город Волковыск расположен в низине и когда мы подошли к нему, то с бугра увидели, какой хаос творится в городе. На окраине стоял большой лесопильный завод, на территории которого лежали огромные штабеля досок и кучи брёвен. Завод был в руинах и всё вокруг было разворочено бомбами. Некоторые штабеля горели. В Волковыске немцев не было, а были ещё наши. Когда мы спустились в город, то там от гари и от трупного запаха дышать было не возможно. Улицы были забиты разбомблённой техникой, убитыми лошадьми, прямо в орудийной упряжи. Лошади  от жары полопались и стали разлагаться. От них шла такая вонь, что тянуло на рвоту и кружилась голова. Мы повернули на окраину города и пошли из него. Отойдя от города километров пять мы остановились в лесу, чтобы хоть немного отдохнуть. Лесок был редкий и укрыть в нём технику и лошадей было трудно. Не доехав до леса метров 60-70 в нашем тракторе закончилось горючее и он заглох. Тракторист доложил командиру батареи, тот дал указание - забрать снаряды и переложить в те трактора, в которых ещё есть горючее, а заглохший - разбить. Я подошёл к пушке, открыл затвор, вытащил стреляющий механизм и разбросал всё по полю. День был очень жаркий и мы все пошли в лес. Я уже потерял чувство времени и не знал, какой был день недели и число. От постоянных бомбёжек, артобстрелов, нашего отступления, потом наступления и снова отступления в моей голове всё спуталось. И ещё не успели мы устроиться на отдых, как на наш лесок налетели вражеские бомбардировщики и стали нас бомбить. Когда они улетели и смолк грохот взрывов, то наш лесок наполнился стонами раненых. Очень много было убитых. Убитых мы наспех схоронили в братской могиле. Погибли почти все лошади. У нас их осталось всего три из 48-ми, из восьми артупряжек. Из трёх тракторов остался только один, а два были разбиты, ещё у двух были разбиты колёса. Итак, у нас на весь полк, а вернее - что осталось от полка, осталась одна пушка и одна грузовая машина. От нашего полка осталось меньше половины личного состава. Раненых было очень много и девать их было некуда. Комполка дал указание погрузить раненых в автомашину, полк поручил вести комиссару, а сам сел в грузовик и уехал в неизвестность. Больше нашего комполка я не видел. А мы пошли по направлению к городу Барановичи. В течение этого дня нас в пути следования несколько раз бомбили. Во второй половине дня мы остановились в небольшом лесочке отдохнуть и поесть. Продукты у нас уже были на исходе. Мы ели по чуть-чуть, стараясь сэкономить хоть что-то. Перед тем, как нам была подана команда "Поднимайсь!" вдруг с одной из высоток по нам был открыт пулемётный огонь. Мы быстро развернули свою единственную пушку и обстреляли эту высоту, затем пошли на неё цепью. На высоте мы обнаружили трупы несколько убитых немецких солдат и разбитый немецкий пулемёт. Здесь же мы обнаружили и парашюты. Это был немецкий десант. В этот же день закончилось горючее и в последнем тракторе. И этот трактор вместе с пушкой пришлось бросить. Мы пошли с оружием в руках, как простое пехотное подразделение. С нами теперь шли военнослужащие всех родов войск: пехотинцы, артилеристы, танкисты, сапёры, связисты, пограничники и даже было два лётчика. Они прибились к нам в лесу. Их истребитель фашисты сбили во второй день войны и они чудом остались живы. Мы уже шли не по шоссе, боясь в открытую встретить фашистов, а по  просёлку. Здесь меньше бомбили, а над шоссе постоянно летали фашистские истребители. Однажды утром мы вышли к какому-то посёлку, где стояло много наших тракторов и автомашин, а красноармейцы наводили переправу через реку. Речушка была не очень большая, но с илистым дном и топкими берегами. В нескольких местах стояли гусеничные трактора, пытавшиеся переехать  речушку, но засевшие в грязи. Я шёл вдоль тракторов НАТИ-5,стоявших колонной на дороге и любовался пушками, которые они везли и вдруг услышал, как кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулся и увидел, что на одном из тракторов сидели мои земляки Хмелёв Адам и Алейников Семён. Я подошёл к ним и поздоровался. Они предложили мне ехать с ними на тракторе. Я сказал им, что не могу бросить свою часть и в то же время подумал, что неплохо было бы хоть немного подъехать, ведь они двигаются в том же направлении, что и мы. Ребята сидели на тракторе, а я сел на хобот пушки. Переправу уже навели и техника двинулась к ней. И только наш трактор подошёл к переправе, как с одной из высоток раздался орудийный выстрел и через мгновение раздался зловещий вой снаряда, который попал в наш трактор. Раздались стоны и крики бойцов. Мотор трактора загорелся. Я спрыгнул с пушки и побежал к переправе. Началась паника. Рядом с переправой стояла 122-ух миллиметровая брошенная гаубица. Возле неё лежали снаряды. Гаубица была исправна, но прицельного приспособления не было. Я схватил правило и развернул пушку по направлению этой высотки, открыл затвор и через ствол примерно навёл орудие, потом  вставил заряд, закрыл затвор и выстрелил. Первый снаряд сделал перелёт. Я зарядил по новой и взял чуть пониже. Теперь - недолёт. А с высоты всё бьют и бьют и у нас уже много потерь. Много машин и тракторов разбито и горит, есть убитые. Я выстрелил из пушки в третий раз и теперь уже попал в цель. Я для верности выстрелил ещё несколько раз. Потом я пересчитал гильзы и оказалось, что я так увлёкся, что выстрелил шестнадцать раз. В это время ко мне подошёл какой-то майор и, приложив руку к козырьку, сказал: "От лица службы, товарищ воентехник второго ранга, объявляю Вам благодарность". Я посмотрел на него и ответил: "Спасибо, но что мне с нею делать, с этой Вашей благодарностью,"- и пошёл к трактору, на котором ехали мои земляки. Они оба были убиты и лежали возле трактора вместе с другими своими убитыми товарищами. Я снял фуражку, постоял рядом с ними в последний раз и пошёл догонять своих товарищей. Не доходя до Барановичей километров восемь, со стороны станции, по отступающим войскам открыли артиллерийский огонь. Мы были в недоумении, почему это наши бьют по нам, как вдруг увидели, что со стороны Барановичей пешком, на машинах и тракторах бегут люди. Когда они приблизились к нам, то мы увидели, что это всё наши военные, а в машинах лежат раненые красноармейцы. Они нам рассказали, что станция и город уже заняты немцами. Теперь нам оставалось только пробиваться через Пинские  болота в направлении Минска. Мы оказались в клещах, а как из них выбраться никто из нас не знал. Отступление наших войск по Белоруссии было паническим и беспорядочным. Старшие командиры, в большинстве случаев, поснимали с себя знаки отличия и шли как рядовые красноармейцы. Красноармейцы и младшие командиры собирались в маленькие группы и отступая шли не зная куда. Только бойцы, оставшиеся от нашего полка, старались держаться одной командой. Идём в одну сторону - нас обстреляли, поворачиваем и идём в другом направлении до тех пор, пока нас снова не обстреляют. Получалось так, что вроде как мы все отступали, а шли все в разные стороны: то навстречу друг другу, то на перерез.
       Перед вечером одного из дней мы видели, как с немецкого самолёта сбросили десант, а примерно через час он нас обстрелял с одной из высот, которая была на нашем пути. Мы свернули влево в лес и там остановились, а за высотой установили наблюдение. На заходе солнца нашему наблюдателю в биноколь удалось засечь немецкого наблюдателя на высотке. Ночью мы все посовещались и решили уничтожить этот десант. Часа в два ночи мы пошли в обход высоты. Нас пошло человек тридцать под командованием комиссара нашего полка. Мы обошли высоту и на рассвете, на её вершине, уничтожили группу немцев. Немецкий часовой, стоявший за большой сосной, выпустил длинную очередь из автомата и прошил ею грудь нашего комиссара и он упал, как подкошенный. Мы убили этого немца, а потом  остальных немцев, сонными, добили в траншее. У них были пулемёт и миномёт. Мы уже было начали ликовать от первой нашей победы, как вдруг  по нам с двух сторон из леса ударили пулемёты. С большими потерями, отстреливаясь, мы стали отступать от этой высоты. На всю нашу группу, из оружия, было всего два автомата: у меня и комиссара, у остальных - винтовки. Теперь, когда комиссар погиб, автомат остался один - у меня и к нему только один диск с патронами. Патроны брать было негде и я, когда расстрелял последний диск, бросил автомат. Из оружия у меня остался пистолет ТТ. Мы бросились к мелкому кустарнику под высоткой и когда добежали до него, то увидели, что там начинается болото. В это время уже рассвело и нас с высоты было хорошо видно. Немцы начали щёлкать нас, как мух. Я, отступая по болоту, почувствовал сильную боль в левом боку. Мы выбрались из болота и по сухой почве в кустарниках перебежками добрались до дороги. От нас до высоты было расстояние примерно в полтора километра. В живых нас осталось семь человек. Все были измученные и мокрые. Я попросил товарища осмотреть мне бок. Он взглянул и сказал, что у меня в боку торчат две автоматные пули, потом он вытащил из кармана перочинный нож и выковырнул их. Из раны полилась кровь. На дороге мы нашли разбитую интендантскую машину с солдатским обмундированием. Мы все поснимали с себя мокрое и грязное и переоделись в сухое и чистое. Меня перевязали разорванной простынёй. В этом бою мои документы намокли и были испорчены до неузнаваемости. Чернила по расплывались, вместо строк были фиолетовые полосы. Наша группа так и осталась маленькой. Когда мы уходили на высоту, в лесу оставалась группа примерно человек в 50-. Увидев, как мы вступили в бой, эта группа снялась и ушла. Вот, что значит  - сборная команда. Больше мы их не видели.
27 августа 1941 года. Я эту дату запомнил на всю оставшуюся жизнь. Мне её назвал один из командиров, вернее - человек, переодетый в форму советского командира. Член кучки предателей, которые перешли на сторону фашистов. Но мы о них ещё ничего не знали. Они стояли на дорогах и все разрозненные группы направляли на сборный пункт, находившийся вблизи какого-то посёлка в большом сарае. На этот сборный пункт пошли и мы. Со мной был старшина нашего полка Воинов. Имени уже не помню. Сам он был родом из Рязанской области, а в армии служил сверхсрочно. Остальные пятеро тоже были из нашего полка, но служили в других подразделениях и фамилий их я уже не помню. К вечеру на этот сборный пункт подошло около семисот человек. Командование на себя взял какой-то полковник. Среди этого сборного войска было немало командиров среднего командного состава. Вечером, когда уже стемнело, полковник выступил перед нами с речью. Он всех нас убеждал в том, что мелкими группами нам не добраться до своих войск и что нужно прорываться организованно и с большой силой. Нас разбили поротно, в ротах - по отделениям, ну в общем, как в регулярной армии. Часов в 10 ночи под  28 августа мы пошли на прорыв. Шли мы какой-то балкой. Дважды за ночь форсировали очень топкие речушки, а на рассвете подошли к городку Озерцы. Он стоял на возвышенности. Справа от городка стоял большой лес, а возле него большое топкое болото, так что в этот лес попасть было невозможно. Не доходя до городка метров триста  нас, с трёх сторон, встретили ураганным пулемётным огнём. Пулемёты били так, что невозможно было поднять голову. Место, где мы залегли, было уже убранным ржаным полем. Укрыться было негде и мы были, как на ладони. Мы со старшиной Воиновым лежали в глубокой борозде. Он лежал метрах в двух впереди меня. Когда мы залегли, то немцы по нам открыли огонь из противопехотных пушек. На поле боя грохот пушек и пулемётная  стрельба перемешались со стонами и криками раненых. А тут ещё и из противопехотных миномётов стрелять начали и один  снаряд попадает прямо  старшине в голову. Меня обрызгало его кровью и мозгами. Второй снаряд разорвался недалеко от меня и осколком мне пробило сапог, повредив тело, но не затронув кость. Боль пронзила всё тело. Я поднял голову и увидел, что многие из наших, с поднятыми руками шли в Озерцы. Огонь прекратили и стали в рупор кричать: "Сдавайтесь, вам отсюда всё равно живыми не уйти". Сдаваться не хотелось, но и помирать тоже. Я поднялся на ноги и поднял руки и услышал, как кто-то рядом, по-русски, закричал: "Давай, быстрей!". Я кое-как поковылял на край поля, где стоял этот, который кричал в рупор. Когда я подошёл ближе, то узнал в нём того полковника, который вёл нас. Я быстро выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в него в упор. Он упал, а я пошёл дальше, бросив пистолет в болото. Не останавливаясь, снял с себя кобуру и тоже выбросил. Так началась в моей жизни новая чёрная полоса, которая называлась - НЕВОЛЯ.