В середине сентября 1940 г. мы прибыли в г.Лида. Где дислоцировались части 56 СД теперь уже не помню, но 22 обс разместился сначала в палатках, в лесу, а затем, когда отремонтировали большое казарменное помещение, в октябре месяце разместился там. В октябре 1940г. я был назначен секретарем политотдела 56 СД. В батальоне связи, где мне еще предстояло служить срочную службу, меня с довольствия сняли, я должен был жить на частной квартире. Жаль было покидать сроднившихся бойцов и командиров, своих боевых товарищей. Но служба есть служба. Вскоре мне присвоили звание младший политрук. Началась новая для меня работа, она заключалась в том, чтобы все поступающие документы, особенно с грифом "секретно" и "сов. секретно" внимательно прочитывать, запоминать, регистрировать в журнале, докладывать комиссару Ковальскому и его заместителю полковому комиссару Усенко, а далее выполнять и контролировать выполнение их резолюций на документах. После этого документ подшить в дело, пронумеровать и сделать отметку в журнале регистрации. Политдонесения частей я передавал информатору - политруку Чугунову. Машинистки в штате не было и я в течение месяца, работая ночами, научился печатать. Вспоминается случай, когда от комиссара кажется 184 СП стали часто поступать политдонесения, что зам. ком.полка по строевой (фамилию уже не помню) часто, почти ежедневно находится в нетрезвом состоянии, а порой просто пьян. Когда я докладывал командиру и комиссару дивизии эти документы, они долго решали, что делать. Комдив говорит, что он хорошо знает майора по совместной службе в старой армии, вместе добровольцами перешли на службу в Красную Армию. Он очень дисциплинированный, трудолюбивый командир, что же случилось? Решили вызвать майора на беседу, назначили день и час. Когда майор прибыл, я принес комиссару папку с политдонесениями. Кабинеты комдива и комиссара были смежными и всю беседу я слышал находясь в кабинете комиссара. Объяснение майора: "Мы с Вами, товарищ комдив, старые службисты, десятками лет приучены выпивать к обеду стопку водки. А здесь мы живем на казарменном положении, в командирской столовой водку не подают. Для того, чтобы мне выпить перед обедом, я иду в магазин. Но там в продаже нет 100 гр. порции, а есть 250 гр. - четрвертушка. Приходиться покупать ее. В столовой пить нельзя, значит захожу в соседний двор, в туалет, из горлышка выпиваю половину, а вторую половину в сумку не положишь, значит выбрасываю в туалет, но иногда жаль выбросить - выпиваю всю. Пока приду в столовую, пока дождусь, чтобы Ванда (возможно, Жилякова Ванда - жена Иванова Павла Петровича, служившего в музвзводе 213 СП) обслужила, в голове закружилось. Вот в этом вся причина. Прошу прощения, больше этого не повторится". Через день в нашей командирской столовой отпускали по стопке водки. В дальнейшем политдонесений о пьяных командирах не было.
Воинские части дивизии выполняли основную задачу - занимались боевой и политической подготовкой личного состава. В мае 1941г. штаб 56 СД передислоцировался в г.Гродно. В Лиде остались интендантство, комендатура и архивы, у меня их было 14 ящиков обитых железом. В Гродно находился и штаб 3 Армии. Рядом со штабом дивизии находился Дом Красной Армии (ДКА), где часто проводились лекции и доклады на высоких оптимистических нотах, пересыпаемых анекдотами типа: "- зачем Вы, господин Риббентроп, разместили на наших границах 2 миллиона войск? - мы отвели сюда свои войска на отдых. А зачем, Вы, г-н Молотов, сосредоточили на западной границе 2,5 млн. своих войск? - а это чтобы обеспечить отдых вашим войскам". В зале смех, аплодисменты. И как далека от такого оптимизма случившаяся 22 июня реальность событий. Никто в то время нам не говорил, какая мощная военная сила у фашистов, обученная, оснащенная первоклассной военной техникой, а главное противочеловеческая, звериная мораль - убивать, жечь, уничтожать все русское, все живое. Тогда все боялись прямо сказать, еще свежи были в памяти времена "ежовщины", можно было попасть в большую опалу за паникерство, распространение нездоровых настроений и т.д. Вот и не знали правды о фашистах, не представляли размеров опасности, а считали, что быстро расправимся с немецкими войсками и войну будем вести на их территории, как пели в песнях. Но вышло совсем по-другому. Только в последнюю неделю почувствовали какое-то напряжение. Работники штаба постоянно куда-то спешили, на службе задерживались до поздней ночи, спали на рабочих местах и т.д. Поляки западных областей Белоруссии начали открыто говорить о войне. 15 июня мне пришлось быть в Лиде. Я зашел на квартиру, где снимал у польского бухгалтера комнату. Мы жили дружно, хозяева оказались порядочными людьми и как они сокрушались, что через неделю будет война, что это ужасно, что они уже узнали немцев - это звери, они никого не щадят. Просили меня сказать командирам, чтобы они заранее отправили свои семьи на восток и особенно детей. Я, конечно, не поверил, как мог их успокоил, но вернувшись в Гродно, рассказал комиссару Ковальскому. Он меня успокоил тем, что сказал: "Чепуха, немцы не будут на нашей земле". Командование дивизией принял генерал Сахнов. Заместителя комиссара тов. Усенко мы проводили в пятницу на должность комиссара мехкорпуса. Больше о нем я ничего не слышал. Подошла суббота 21 июня 1941 г. Как обычный служебный день. С утра меня вызвал комиссар Ковальский и сказал, что сегодня вечером мы уедем на ВПУ (выносной пункт управления) и будем пока работать там. Инструктора тоже в понедельник туда приедут, захвати их вещи. Здесь останется партучет и политрук Чугунов. Уже темнело, когда мы на груженой полуторке выехали к границе. Проезжая мимо ДКА, залитого огнями, где гремела музыка, танцевали пары, я, сидя на вещах в кузове, увидел на балконе свою сестру Веру и машинистку Аню, они охлаждались после танца. Часу в двенадцатом 21 под 22 июня мы прибыли в богатый красивый старинный фольварк Святск Вельки. Здесь мне указали комнату, где поставил инструкторам кровати, положил на каждую их вещи. Поднялся на второй этаж к комдиву и комиссару, побывал у оперативного дежурного и в два часа ночи теперь уже 22 июня лег спать с чувством выполненного долга. Окна комнаты выходили на запад, где в старинном дубовом парке размещался летний палаточный лагерь 247 ГАП 56 СД. Что мне запомнилось по приезде - лагерь был хорошо освещен, палатки в строгую линию, дорожки ограничены кирпичом, побелены и дорожки посыпаны песком. Во всем был порядок и чувствовалась дисциплина.
Ровно в 4 часа утра 22 июня, на восходе солнца, я вскочил от грохота разрывов артснарядов, на меня упали щепки оконной рамы, осколки стекла, комья кровавой земли. Мельком взглянул в окно - там грохот разрывов, смерть, дым, пороховая гарь с пылью. Я выбежал в коридор такой глухой, что здесь еле слышны были разрывы снарядов, растормошил дежурного и побежал на второй этаж. В комнате комдива он и комиссар спешно собирались. Комиссар спросил, что там делается, я доложил, что видел и мы втроем выскочили из комнаты. Выходя последним, окинул взглядом комнату и увидел на спинке кровати комиссара маузер и противогаз. Мигом одел на себя и еще раз посмотрел в окно. На месте палаточного лагеря сплошные воронки от снарядов, поваленные деревья, висящие на сучьях деревьев обрывки палаток. Людей не видно. Артобстрел немцы, видимо, перенесли по другим целям. И сейчас, вспоминая через 45 лет, я не могу забыть то раннее утро 22 июня 1941г. Так за пять минут внезапности был уничтожен лагерь 277 озад, сколько там погибло людей - кто знает? Все они теперь, видимо, числятся "пропавшими без вести".
Вышли мы на восточную окраину фольварка, остановились под высоким дубом. Комдиву подали броневичок, типа такого, как видим в кино и он, простившись, уехал. Комиссар Ковальский сначала чем-то подавленный, молчаливый, спросил: "Где наши инструктора?" Я сказал, что Вы их отпустили в Лиду и Белосток к семьям. Он снова на миг опустил голову, потом спросил: "Где политрук Щенников?" (он заведовал учетом партдокументов, а моя сестра, Вера, служила у него техническим работником по вольному найму). Я ответил, что Щенникова Вы отпустили в Белосток, у него вчера родила жена. "А у кого ключи от партдокументов?" - у моей сестры, - ответил я. Комиссар с облегчением вздохнул и уже твердым голосом сказал: - вот и хорошо, добирайся до Гродно и отправь партдокументы в Минск, в политуправление ЗАПОВО. - Есть отправить. В это время подъехал такой же бронивичок, комиссар сел в него и сказал: - прощай, выполни приказ. Я подаю ему противогаз и маузер, но он махнул рукой и сказал, чтобы я оставил себе. Дверь со скрипом и скрежетом закрылась. Комиссар уехал в часть 56 СД, ведущей свой последний смертельный бой с немецко-фашистскими захватчиками. Время было 4 часа 12 минут. Ни одна машина от границы, которая примерно в 500 метрах от фольварка, не идет в сторону Гродно и вообще стало очень тихо, как и войны нет, но пулеметные и ружейные выстрелы передовых частей, да висящая в небе немецкая "рама" напомнили мне о действительности. Я двинулся с поместья на асфальтовую дорогу, ведущую в сторону Гродно. А машины все нет, жду, изучаю местность. От границы дорога идет под уклон до ручейка метрах в 300 от меня. Далее мостик и подъем на высотку, на которой у самой дороги стоит добротный дом, видимо, дорожной службы. Появилась первая полуторка, гонит на предельной скорости. Я поднял руку, дав знак остановиться. Но куда там, проскочила с грохотом, а я с завистью слежу за ней. Поднялась она на высотку, поравнялась с домом и слышу пушечный выстрел немцев, снаряд прошуршал над моей головой, на высотке разрыв - и от машины щепки и пламя, дом вспыхнул сразу весь, как факел. Мне стало не по себе. Страха не было, была обида - вдруг живым не доберусь до Гродно и не выполню приказ, ведь комиссар Ковальский отечески просил, положив руку мне на плечо: - постарайся добраться живым. Идет вторая полуторка и тоже на предельной скорости, и тоже не остановилась. Снова повторилась история первой машины. Тут мне и спасибо хочется сказать шоферам, что не остановились, что я еще жив, и слезы душат, ком в горле за погибших людей, которых минуты назад видел в машине. Что делать? Жду еще машину, но решил, что "на войне, как на войне". Вынул из деревянной кобуры маузер и когда подходила ко мне уже третья полуторка, я стоял на дороге и целился по кабине, хотя не знал, заряжен маузер или нет и как его привести в боевое состояние тоже не знал, я впервые в жизни держал маузер в руках, а ранее видел его только в кино. Моя поза сработала - машина остановилась. В кабине рядом с шофером сидит ст.техник лейтенант. Представился по уставу. - Полезайте в кузов. Я с подножки заглянул в кузов, там ногой ступить негде, полно окровавленных тел бойцов, слышатся слабые стоны. На подножке поеду. Машина тронулась. Шоферу тоном приказа сказал: - Не очень гони, смотри на пожар на высотке. Рассказал вкратце и посоветовал, как переедем мостик, сверни вправо какая бы там дорога не была, надо объехать эту высотку. Так мы и сделали, свернули на гужевую, поросшую травой дорогу. Стали объезжать высотку и видим, что следующая полуторка погнала прямо и на наших глазах загорелась как свеча. Ст.лейтенант побелел, схватил меня за шею и с еврейским акцентом крикнул : - Спасибо, Вас мне бог послал, мы остались живы и целы. Может быть, "рама" и скорректировала огонь по нашей машине, но шедшая третья машина прямо, видимо, ее больше устраивала. Наши злоключения только начинались и рано обрадовался ст. лейтенант. Полевые дороги также были под обстрелом фашистских штурмовиков и добрый десяток раз нам приходилось останавливаться и приземляться в овраги, обочины, спасаясь от пуль и бомб фашистских стервятников, которые постоянно висели в воздухе сменяя друг друга, а у нас вызывая удивление таким количеством самолетов у немцев и отсутствием наших. Наконец, дорога привела на бывший полевой аэродром. Самолетов там не было, а что было - сгорело, вся площадь в воронках, в дыму. Считали, что проедем спокойно, но нет, откуда взялась стая разбойников за дымом мы не заметили, еле успели спрятаться под машину, больше было некуда, кругом голое ровное поле. Три захода сделали самолеты, машину изрешитили, кабина задымила. И на этот раз мы остались живы, только в кузове не стало больше слышно стона. Самолеты улетели. Мигом потушили пламя в кабине, к нашей радости мотор завелся и мы поехали к Гродно, были уже рядом. В одиннадцатом часу дня мы подъехали к пригороду Гродно и еще издали увидели много самолетов, бомбивших пригород, страшные сплошные разрывы бомб. Подождали пока улетят самолеты. Сквозь дым, пламя горящих деревянных домов, слыша человеческие крики и плачь мирных советских людей, мы подъехали к капитальному мосту через железнодорожную линию. Мост оказался весь в отверстиях от бомб, проехать по нему оказалось невозможно. Осматриваемся, думаем, как быть, самолеты сейчас вернутся. Кругом горят и догорают дома. Когда дым ветром немного развеяло, я увидел у обгорелого забора лежащую еще молодую женщину. Осколок ей попал в живот, под ней лужа крови, она так жалобно и больно стонала. Я подошел к ней, она чуть слышно просит: - Командир, пристрели, больно, пристрели, избавь от мучений. Я побежал к машине посоветоваться, может взять ее в кузов, но когда мы вернулись к ней, она была уже мертва. Я вспомнил о втором деревянном мосту через Неман, по которому можно попасть в город, если он еще цел. К нему мы и двинулись. Подъехали к мосту в тишине. Длины мост был метров 250, как мне помнится. Видны следы бомбежки, воронки на берегу реки. Мост цел. Я прошел его пешком. на противоположном берегу подъезды тоже изрыты воронками. Я дал сигнал, чтобы машина двигалась. Переправились благополучно. Выехали на минское шоссе уже километрах в десяти восточнее Гродно. Здесь я простился со своими попутчиками и направился в сторону города. Вскоре меня догнала пожарная машина с полным составом команды, вооруженных винтовками. Я снова вынул маузер, время уже полуденное, а я еще ничего не сделал главного. К моему удивлению машина остановилась сразу. Пожарные выскочили и окружили меня, держа оружие на изготовку. Старший спросил меня: "Кто такой?" Представился по уставу, предъявил удостоверение личности и пропуск в штаб 56 СД (он до сих пор у меня хранится)
и попросил взять меня до Гродно. Возвращая мне пропуск, командир рассмеялся, рассмеялись и все остальные. Оказывается, пожарные выезжали ловить парашютистов и возвращались без результатов, а тут подумали, что парашютист им сам в руки дался. Довезли меня до самого штаба, это было уже в 11 часов 15 минут 22 июня. Таким образом, 25 км. от границы я добирался под непрерывными бомбежками и обстрелом почти 7 часов. Бывало думаешь - это все, конец, но самолеты улетят, с себя землю стряхнешь, в ушах шум пройдет - жив. Пришел в штаб - расспросам не было конца, но и время терять нельзя. Мобилизовал 4 машинистки штаба. Составили опись учетным карточкам коммунистов, чистым бланкам учетных карточек, членских и кандидатских билетов. Все это раздельно упаковал в пакеты и опечатал. Пакеты уложил в крепкий ящик, обитый железом и опечатал сургучной печатью. Стал ждать машину, которую вызвал с автобата. Подошла к штабу машина АХЧ (административно-хозяйственной части), доверху груженая продовольствием и вещимуществом, с ней старшина (фамилию не помню). Поздоровались, обнялись, ведь больше года не виделись. Со старшиной приключился трагический нелепый случай еще на финской войне. Когда мы узнали 14 апреля 1940 г. об окончании войны с белофиннами, у нас осталось много боеприпасов и вот уже в спокойной обстановке этот старшина повел в овраг свободных от дежурства бойцов и организовал стрельбы из нагана. Пришло время перезарядить наган. Старшина взял его, отвернулся в сторону, пощелкал курком и, убедившись, что в барабане патронов нет, передал его очередному бойцу, а сам стал отсчитывать патроны. Боец в это время нажал на спуск нагана и произошел выстрел прямо в грудь старшины. Вот впервые мы и встретились после той войны у штаба дивизии. Я ему в шутку сказал: "Выходит как в кино новом. Шел солдат с фронта и пришел опять на фронт". Мы с ним договорились, что на всякий случай он без меня не уедет. Я начал подготовку к уничтожению архивов, вдруг, появляется политрук Щенников, обрадовался, что все подготовлено к эвакуации. Я вкратце передал ему события и распоряжение комиссара. Сам позвонил в автобат, было примерно 17 часов. Оттуда отвечают, что автобат разбомбили, механики стараются наладить несколько машин, но когда это будет - неизвестно. Мы посоветовались и Щенников уехал с партдокументами на машине АХЧ в г.Минск. В этой машине я отправил свою сестру Веру и машинистку Аню. выписал им по несколько литерных проездных документов, отдал, что было со мной, деньги и распрощался. Только в 1944г. я разыскал сестру, а с остальными больше не встречался. Таким образом, я считал и считаю сейчас. что приказ комиссара дивизии Ковальского я выполнил, но доложить ему о выполнении не смог, не зная где он живет, жив или нет, я доложил комиссару 18 АЗСП, где я продолжал службу, тов. Хуснутдинову. Партийные документы коммунистов 56 СД не попали в руки фашистской разведки, сохранились в целости. Проводив Щенникова, я уничтожил секретные документы за время работы в Гродно. Это же сделали другие командиры - штабные работники. Примерно часов в 20 подошла машина ЗИС-5 и ее старшие начальники поставили во дворе штаба. Двор - это неширокое пространство, кругом обстроенное 2-х, 3-х этажными домами, в которых жили белорусы и поляки. Не спеша, спустя некоторое время, стали выносить и грузить в машину необходимые вещи и военное имущество. Связи с частями никакой не было и последняя связь с автобатом дивизии прервалась, немцы уже подошли к Неману. Быстро наступал вечер. Автобат уже не отвечал, последний звонок оттуда был с сообщением, что немец бомбит, форсирует Неман и они покидают расположение. Я тоже погрузил в машину свои личные вещи - чемодан с парадными костюмами и только что сшитую шинель. Уезжать пока никто не решает, куда ехать, все ждут, может быть поступит какое-то распоряжение от командования. Какая их судьба никто не знает. Часов в 9 или чуть позже, когда стала слышна канонада на Немане, треск пулеметной и автоматной стрельбы, решили двигаться по направлению Минска. Начали выходить во двор к машине, в это же время из окон верхних этажей раздались выстрелы из винтовок и пистолетов. Все повернули назад к другому выходу на улицу. К счастью, никто не был ранен, только пробиты задние правые баллоны машины, но водитель быстро завел машину и выехал со двора на улицу. Командиры помогли шоферу переставить баллоны, сели в машину, а я в это время услышал стон в кабинете финчасти и забежал туда. Старый полковник (возможно, в царской армии, в РККА интендант 2 ранга=майор), начальник финчасти (Мукомель) страдал болезнью сердца и у него случился приступ, я помог ему принять какие-то таблетки, которые он беспомощно держал в руках, стал его поднимать, торопить со словами: "Пойдемте, машина ждет". Пока он поднялся, разошелся, пока мы медленно вышли на улицу, стрельба в городе усилилась, стемнело. Мы вышли на улицу - машины уже не было. Я не мог в таких обстоятельствах оставить одного больного беспомощного человека. Решили идти с ним на вокзал, хотя он беспрерывно просит, чтобы я уходил один, а его оставил. На вокзал идти неблизко для больного человека, транспорта нет никакого, нас обгоняют спешащие бойцы, командиры, а мы бежать не можем, идем тихо и в этом случае полковник задыхается. Так случилось, что впереди нас из окна полуподвального помещения раздалась автоматная очередь и кто-то вскрикнул на противоположной стороне улицы. Было темно. Я подскочил к окну и выпустил в подвал пол обоймы из маузера, а в это время полковник благополучно прошел опасное место. На вокзал мы пришли когда в темноте уходящий поезд сверкал красным сигнальным фонарем. На вокзале пусто, только комендант хлопотал, составляя последний, как он выразился, эшелон. Он пообещал полковнику отправить нас с этим эшелоном. Но я не собирался ждать эшелона. У меня в Лиде 14 ящиков архива секретных документов, я их должен уничтожить, стало очевидным, что они не только не нужны больше, но станут находкой для врага. Уже было темно когда я распрощался со старым больным полковником, мы обнялись, он заплакал и много раз говорил: "Спасибо за помощь". Его благодарность была мне лучшей наградой за исполненную чисто человеческую обязанность гражданина, советского человека. Какая его судьба в дальнейшем так и не знаю. (ссылка) Я вышел на перрон и вдруг в 2-3 км. от вокзала увидел, как высоко вверх, не менее, чем на километр, взметнулся огромный столб и послышался сильный взрыв, а следом загорелись постройки. Все вокруг осветилось ярким светом. Это взорвали склады боеприпасов. В эту ночь фашисты вошли в Гродно. Я знал дорогу на Лиду, а теперь, километрах в двух от вокзала по ней отступали войска, двигались остатки артиллерии, машины, повозки, беженцы. Сутолока, шум, ругань, словесные перебранки, угрозы свернуть в сторону и пропустить его транспорт, каждый хочет проехать первым. Все это я увидел, выйдя на дорогу. А пока, выйдя с вокзала, я увидел на взгорке темнеет большая толпа людей, которые, видимо, еще засветло здесь собрались, все глядели на дорогу. Опасаясь снова быть обстрелянным, взял влево, спустился в лощину и пошел к шоссе. Стало совсем темно и я чуть было не споткнулся о лежащего человека. Он заворочался. Вижу красноармейца в расстегнутой шинели с винтовкой с примкнутым штыком. Спрашиваю: "Кто?" Отвечает. - А почему здесь лежишь? Рассказал, что он проходил мимо этой толпы и в него стреляли и он ждет темноты. Говорю, что уже темно, пошли. Так мы вышли на дорогу, которая, как я уже сказал, была забита людьми и транспортом. Немного огляделись - нет ли знакомых частей и влились в движущийся поток. Прошли с километр и вдруг мой боец с радостью бросился к другому солдату, а мне крикнул: "Товарищ политрук, я нашел своих". Дальше я пошел в толпе один. Не помню сколько прошел, но у молодого елового леса вижу указатель влево: 113 ЛАП. Обрадовался, это ж наш артполк 56 СД и я без колебаний свернул на указатель. Когда часовые проверяли у меня документы, подошел комиссар полка, батальонный комиссар Протасов. Он знал меня. Мы отошли в сторону. На его вопрос я вкратце рассказал, что знал и пережил. От него узнал, что полк потерял почти все орудия в боях с танками противника, очень большие потери в людях и вот теперь собирают остатки полка. Рассказал о неразберихе и панике, о неизвестности, где штаб 56 СД. Предложил мне переночевать и завтра вместе с полком двигаться. Я высказал беспокойство за архив в Лиде, но все же остался ночевать, почувствовал сильную усталость. Ночь была прохладная, а я в одной гимнастерке и комиссар распорядился принести мне старенькую солдатскую шинель. Рано утром 23 июня остаткам полка объявили подъем. Комиссар спросил меня, на чем я поеду: на лошади верхом или на повозке? Я выбрал лошадь, с детства любил ездить верхом. На восходе солнца мы выехали из леса. Всадников, командиров и бойцов, было человек 15-18. Молодой ельник вскоре кончился, а лес начинался метрах в пятистах. Полк короткой колонной повозок и несколько орудий растянулся по шоссе. В тот же час с запада послышался противный, до сих пор незабываемый звук фашистских штурмовиков. Я пустил лошадь вскачь, самолеты все ближе, оглянувшись увидел: всадники рассыпались по полю, их начали обстреливать самолеты, а я решил доскакать до спасительного леса, успею или нет? Самолет уже настигает, нет, не успел. Доскакал до одиноко стоящей толстой сосны, метрах в ста от темнеющего леса. Фашист уже пикирует на меня на бреющем, на ходу соскочил с лошади, успел завести ее за толстый ствол сосны и сам к нему прижался, как в ту же секунду пули застучали по стволу, обрезанные ветки упали на землю. Нас с лошадью не задело. Самолет над самыми верхушками сделал разворот и вновь в пике, но мы с лошадью уже с другой стороны сосны. Снова атака, пулеметная дробь, стук пуль в ствол сосны и падают отбитые пулями ветки. Фашист готовится к третьей атаке, но мы с лошадью уже на другой стороне сосны. Злится фашист, решил доканать и готовит новую атаку, лошадь стала дрожать как в лихорадке, поворачиваться лошади среди веток трудно и я отпустил повод, хлестнул ее веткой и направил в лес. Успела лошадка скрыться, а немец еще раз прострочил по сосне и, видимо, решив, что седок убит, раз лошадь убежала, улетел на запад. Не помню, сколько я сидел на дороге, никакого движения, никого, как вдруг появилась колонна машин с понтонами, проверили у меня документы и с ними часов в 9-10 я приехал в Лиду. В помещении штаба я встретил начальника мобчасти 56 СД капитана Нейберга, начальника общей части штаба лейтенанта Петрова, умного, смелого, решительного человека, военврача Яновского и других командиров и бойцов охраны. Прежде всего, мы с Петровым вывезли и сожгли все архивы вместе с деревянными ящиками, часов в 13 пообедали в городской столовой. К этому времени 23 июня немцы еще не бомбили город, все магазины и столовые работали как обычно. Начали собираться к отъезду. А куда? Капитан Нейберг сказал, что поедем искать штаб дивизии. До этого я побывал на улице Комсомольской, где жена комиссара собирала семьи командного состава дивизии для эвакуации. Рассказал ей, что знал о ее муже, попрощался, пожелал доброго пути. Все было готово к отъезду, взяли все оружие, какое было и десяток гранат-лимонок и часов в 16 выехали. Где только мы не колесили, у кого только не спрашивали о штабе дивизии - никто нам ответить не мог. Наконец, на одной из станций встретили небольшого роста энергичного генерал-майора. Он организовывал оборону. Нашему капитану сказал: - Не ищите, никакого вашего штаба уже нет. Вы не совсем понимаете ситуацию. У меня танковая часть, на станции выгружаются танки, а вы не танкисты и я не могу вас зачислить в часть. А потом, подумав, сказал: - Хотя вот, что, вас 12 человек, помогите танкистам зарядить пулеметные ленты, а потом езжайте по направлению Минска, там заградотряды и вас определят в часть. Мы приступили к набивке пулеметных лент, я сидел на траве у танка, колонна которых сосредоточилась тут же вдоль лесной полосы, как послышался гул фашистских самолетов. Их было около двух десятков. Началась бомбежка, стоял сплошной гул, станцию разрушили до основания, сбрасывали крупнокалиберные бомбы, платформы с танками валились на землю, а потом принялись бомбить выгруженные танки. Несколько машин запылали, много танков повреждены, лежат на боку, поврежденные гусеницы свисают концами в воронки. Наш экипаж полуторки, к счастью, находился под первым танком и это нас спасло, т.к. бомбы легли сзади первого танка. После ухода бомбардировщиков, довершили свое черное дело следом появившиеся штурмовики. На бреющем полете обстреливали бегающих людей. Я снова увидел довольную рожу немецкого летчика и когда он из очередного захода поравнялся с нашим танком, я выскочил и выпустил в него всю обойму маузера, бесполезно, конечно, но зло сорвал. Оказалось много убитых и раненых. В нашу машину погрузили раненых и генерал приказал отвезти их в больницу в Ивье, а затем ехать в Минск. Поехали всем экипажем, сдали раненых, пообедали в столовой и решили ехать. Было 24 июня 1941г. Где-то мы переночевали и капитан зачитал нам приказ Сталина, полученный им утром 23 июня. Как сейчас его помню дословно: - В ночь с 21 на 22 июня на западной границе СССР возможны провокационные действия немцев. Приказываю: на провокации не поддаваться, огня не открывать. Капитан беспокоился, что этот приказ не доложил командованию, хотя все мы понимали, что теперь это не имеет значения. Утром 25 июня, прежде, чем ехать в Минск, решили еще раз заехать в Лиду. Мы тогда не знали, что для пути в Минск остался узкий коридор немецких клещей. К городу мы подъехали с южной стороны и остановились на опушке соснового леса километрах в 2-3-х от города. Отсюда увидели, что город в дыму - это значит немец бомбил. Время часов 9-10 утра. Я сказал капитану, что пойду посмотрю, может кто остался из семей военнослужащих. Меня пытались отговорить, но я твердо сказал - Пойду. Капитан сказал: - Одного тебя не отпущу, вот тебе боец с винтовкой, идите вдвоем, мы вас будем ждать здесь. И мы пошли, увидели страшную картину разрушения, что 23 июня было цело, сейчас разрушено, горит или сгорело, дым, гарь трудно дышать. От бывшего штаба - развалины. Дома, где собирались жены комсостава, нет. На земле лежит железная раскаленная крыша и рядом никого, все мертво, только обугленные камни, кирпичи еще пышущие жаром. Ниже этой улицы на обширном углу увидел большую толпу людей, более тысячи человек, они были в круговом движении, как бы искали кого-то. Подходим. Солдату сказал: - От меня не отставай ни на шаг и в толпе, кто будет тебя оттеснять - не поддавайся. У тебя винтовка, а кругом война. Маузер я заложил за пояс и держу за рукоятку, каждую минуту готов к самозащите. Два раза мы обошли толпу, никого из знакомых не встретили, намеревался еще походить, посмотреть, но послышался гул самолетов. Я посмотрел на северо-запад, откуда шла туча фашистских самолетов. Спасенья нет, кругом голое место. Толпа людей с криками ужаса разбегается. У горвоенкомата растут деревья в два обхвата, пустились бежать туда, а на наши голову уже как орехи сыпятся бомбы, грохот разрывов, крики ужаса, дым, гарь, трупы убитых и раненые остались на месте, где только что был чистый зеленый луг. Разрывы и треск пулеметов послышались рядом, мы немного не успели добежать до спасительных деревьев, попадали на землю и доползли ползком. Оказалось, эту привокзальную часть города немец еще не бомбил и самолеты прилетели для этого, мы же оказались в этой зоне. Трудно даже мысленно пережить снова тот ужас. Вокруг нас рвутся бомбы, валятся деревья, едкий дым, пыль, сплошные разрывы бомб - трудно передать безвыходное положение, в котором мы находились. Подумалось - это конец. Одна бомба упала очень близко от нас, счастье, что мы находились за деревьями и все же взрывной волной меня отбросило. В ушах звон, почти ничего не слышу, только вижу, как солдат ползет ко мне, на глазах слезы. Глянул вдаль - там длинные огороды, там светло. Будь, что будет. Махнул солдату рукой и в грохоте разрывов мы побежали на огороды. Немец еще бомбит, но по вокзалу и железнодорожному узлу. Выбрались значительно дальше от места бомбежки, выбрались на улицу, грязные, оборванные, пыльные и к тому же я почти ничего не слышу, голова, как котел. Это была моя первая контузия. С трудом пробрались через горящие заборы, пылающие дома, поваленные горящие телеграфные столбы, проводами преградившие улицу. Возвращаемся в лес. На выходе из пригорода догоняем женщину, устало несущую на руках маленького ребенка, рядом еле идут еще трое, старшему лет 8, тащат узелки - все, что могли унести слабые детские руки. Оказалась женой командира связиста. Такую фамилию я в то время помнил. Мы ей помогли. Машина, к счастью, нас ждала в лесу и все уже не надеялись увидеть нас живыми, поэтому очень обрадовались. Я спросил капитана, сколько же было немецких самолетов. "Мы насчитали 53"- был ответ. Мы тогда не предполагали, что у немцев против Западного и Прибалтийского округов было сосредоточено более 3000 самолетов, много танков, артиллерии, а у нас в первые дни на западных границах было взорвано, захвачено немцами более 2000 вагонов боеприпасов. Теперь мы твердо решили ехать в Минск, там военный округ и мы получим назначение, но прежде всего, капитан решил отправить поездом семью связиста. Мы заехали на станцию (не помню название) там стоял эшелон готовый к отправке. капитан договорился с нач. станции и мы погрузили в вагон мать и детей, дали на дорогу сухарей, больше у нас ничего не было. Еще много раз по дороге в Минск мы были обстреляны с самолетов, а в Новогрудке, где на площади мы ночевали прямо в машине, а вся площадь была забита войсками, следующими на запад, нас обстреляли из пулемета, установленного на втором этаже углового здания, но паники не случилось, артиллеристы быстро развернули сорокопятку и одним выстрелом снесли угол дома. Время было на рассвете и мы тронулись в путь. Точно теперь не помню какого числа 26 или 27 июня мы проехали Минск, который беспрерывно подвергался бомбежке, помню проехали мимо магазинов с пустыми полками, зияющими окнами витрин. Военного округа в Минске не было, так сказал нам капитан Нейберг. Нам кто-то сказал, что штаб округа находится в Бобруйске, мы направились туда. Это более 150 км. Это теперь такое расстояние проехать легко и просто, а тогда... дороги забиты беженцами и отступающими воинскими частями, десятки тысяч человек устремились на восток, люди всех возрастов. На детей больно смотреть, измученные, многие ранены, голодные, уставшие, грязные. За что им такая участь? А над дорогой почти беспрерывно воют немецкие самолеты, сбрасывая бомбы и обстреливая людей из пулеметов. Толпа людей разбегается, ложится, вскакивает, зовут и собирают детей. Над убитыми надрывные плач и стоны, многие так и остаются лежать в поле, на обочинах дорог. Неважно, на каких дорогах то ли на шоссе, то ли проселочных-везде изверги настигали советских людей, даже одиночно идущих обстреливали из пулеметов и кидали бомбы. На одной из дорог мы обгоняли подводы, многие стояли, что тогда было небезопасно, в любую минуту мог появиться немец и расстрелять. Оказалось, впереди стоит подвода груженая скарбом. Лошадь в упряжке убита, мужчина, управляющий лошадью, убит, мальчик лет шести лежит на подводе-убит, молодая мать сидела сзади подводы и похоже собой закрыла девочку около двух лет -убита. С простреленного виска сочится кровь, а девочка жива, пальчиком размазывает эту кровь по лицу матери и свое личико измазала. Мы остановились, поверьте, я отвернулся чтобы не видели слез политрука, не сдержали слез и другие, а подошедшие женщины плакали во весь голос. Это были слезы обиды от невымещенной злости озверевшим фашистам. Все это мы запомнили для отмщения врагу. Капитан думает, как поступить, но тут подошли женщины и взяли девочку. Мы поехали. Еще не раз приходилось соскакивать с машины и бегать по полю. Теперь я стал ориентироваться, когда вижу отделившиеся от самолета бомбы, соображаю, куда бежать - вперед, назад или в сторону и зачастую поступал правильно, а если бы бегал безрассудно, не исключено, что угодил бы под фугаску, как угождали многие. Но вот наконец наши мытарства закончились. Перед городом Бобруйском хорошо организованное КПП, проверили у нас документы и проводили в лес. Здесь вопросы-ответы. Капитана Нейберга пригласили в машину и они уехали, куда и зачем - мы не знаем. Нас с Петровым, доктора и несколько солдат направили здесь же на формирование артбригады. Полковник, формировавший бригаду, посмотрел на нас, улыбнулся, какие де вы, мол, артиллеристы в фуражках с красными околышами и что прежде всего сделал-так отобрал у меня маузер, сказав, что это оружие старшего комсостава. Отдал-со старшими не спорят. Меня направили проводить беседы во взвод девушек артиллеристок. С Петровым мы подружились и не расставались до тех пор, пока через неделю не объявили, что артбригада расформируется. За это время я успел экипироваться. В лесу было привезено, видимо, со складов горы всякого обмундирования и продовольствия-бесхозное и безучетное и жаль, если это добро попадет в руки немцев. Я учел, что впереди осень и зима, а здесь болота и сырость, то подобрал себе сапоги яловые добротные на спиртовой подошве и крепко подбитыми подметками, два года они меня спасали.
В лес прибыло командование 18 АЗСП 3 армии. Командир-подполковник Абрамов, комиссар-ст.политрук Богатов, инструктор пропаганды-ст.политрук Татаринов. Беседовали с каждым. Я вместе с партбилетом показал и комсомольский билет, рассказал, где работал на комсомольской работе. Так закончилась моя служба в 56 стрелковой дивизии. Дивизии больше не было.
Воинские части дивизии выполняли основную задачу - занимались боевой и политической подготовкой личного состава. В мае 1941г. штаб 56 СД передислоцировался в г.Гродно. В Лиде остались интендантство, комендатура и архивы, у меня их было 14 ящиков обитых железом. В Гродно находился и штаб 3 Армии. Рядом со штабом дивизии находился Дом Красной Армии (ДКА), где часто проводились лекции и доклады на высоких оптимистических нотах, пересыпаемых анекдотами типа: "- зачем Вы, господин Риббентроп, разместили на наших границах 2 миллиона войск? - мы отвели сюда свои войска на отдых. А зачем, Вы, г-н Молотов, сосредоточили на западной границе 2,5 млн. своих войск? - а это чтобы обеспечить отдых вашим войскам". В зале смех, аплодисменты. И как далека от такого оптимизма случившаяся 22 июня реальность событий. Никто в то время нам не говорил, какая мощная военная сила у фашистов, обученная, оснащенная первоклассной военной техникой, а главное противочеловеческая, звериная мораль - убивать, жечь, уничтожать все русское, все живое. Тогда все боялись прямо сказать, еще свежи были в памяти времена "ежовщины", можно было попасть в большую опалу за паникерство, распространение нездоровых настроений и т.д. Вот и не знали правды о фашистах, не представляли размеров опасности, а считали, что быстро расправимся с немецкими войсками и войну будем вести на их территории, как пели в песнях. Но вышло совсем по-другому. Только в последнюю неделю почувствовали какое-то напряжение. Работники штаба постоянно куда-то спешили, на службе задерживались до поздней ночи, спали на рабочих местах и т.д. Поляки западных областей Белоруссии начали открыто говорить о войне. 15 июня мне пришлось быть в Лиде. Я зашел на квартиру, где снимал у польского бухгалтера комнату. Мы жили дружно, хозяева оказались порядочными людьми и как они сокрушались, что через неделю будет война, что это ужасно, что они уже узнали немцев - это звери, они никого не щадят. Просили меня сказать командирам, чтобы они заранее отправили свои семьи на восток и особенно детей. Я, конечно, не поверил, как мог их успокоил, но вернувшись в Гродно, рассказал комиссару Ковальскому. Он меня успокоил тем, что сказал: "Чепуха, немцы не будут на нашей земле". Командование дивизией принял генерал Сахнов. Заместителя комиссара тов. Усенко мы проводили в пятницу на должность комиссара мехкорпуса. Больше о нем я ничего не слышал. Подошла суббота 21 июня 1941 г. Как обычный служебный день. С утра меня вызвал комиссар Ковальский и сказал, что сегодня вечером мы уедем на ВПУ (выносной пункт управления) и будем пока работать там. Инструктора тоже в понедельник туда приедут, захвати их вещи. Здесь останется партучет и политрук Чугунов. Уже темнело, когда мы на груженой полуторке выехали к границе. Проезжая мимо ДКА, залитого огнями, где гремела музыка, танцевали пары, я, сидя на вещах в кузове, увидел на балконе свою сестру Веру и машинистку Аню, они охлаждались после танца. Часу в двенадцатом 21 под 22 июня мы прибыли в богатый красивый старинный фольварк Святск Вельки. Здесь мне указали комнату, где поставил инструкторам кровати, положил на каждую их вещи. Поднялся на второй этаж к комдиву и комиссару, побывал у оперативного дежурного и в два часа ночи теперь уже 22 июня лег спать с чувством выполненного долга. Окна комнаты выходили на запад, где в старинном дубовом парке размещался летний палаточный лагерь 247 ГАП 56 СД. Что мне запомнилось по приезде - лагерь был хорошо освещен, палатки в строгую линию, дорожки ограничены кирпичом, побелены и дорожки посыпаны песком. Во всем был порядок и чувствовалась дисциплина.
Ровно в 4 часа утра 22 июня, на восходе солнца, я вскочил от грохота разрывов артснарядов, на меня упали щепки оконной рамы, осколки стекла, комья кровавой земли. Мельком взглянул в окно - там грохот разрывов, смерть, дым, пороховая гарь с пылью. Я выбежал в коридор такой глухой, что здесь еле слышны были разрывы снарядов, растормошил дежурного и побежал на второй этаж. В комнате комдива он и комиссар спешно собирались. Комиссар спросил, что там делается, я доложил, что видел и мы втроем выскочили из комнаты. Выходя последним, окинул взглядом комнату и увидел на спинке кровати комиссара маузер и противогаз. Мигом одел на себя и еще раз посмотрел в окно. На месте палаточного лагеря сплошные воронки от снарядов, поваленные деревья, висящие на сучьях деревьев обрывки палаток. Людей не видно. Артобстрел немцы, видимо, перенесли по другим целям. И сейчас, вспоминая через 45 лет, я не могу забыть то раннее утро 22 июня 1941г. Так за пять минут внезапности был уничтожен лагерь 277 озад, сколько там погибло людей - кто знает? Все они теперь, видимо, числятся "пропавшими без вести".
Вышли мы на восточную окраину фольварка, остановились под высоким дубом. Комдиву подали броневичок, типа такого, как видим в кино и он, простившись, уехал. Комиссар Ковальский сначала чем-то подавленный, молчаливый, спросил: "Где наши инструктора?" Я сказал, что Вы их отпустили в Лиду и Белосток к семьям. Он снова на миг опустил голову, потом спросил: "Где политрук Щенников?" (он заведовал учетом партдокументов, а моя сестра, Вера, служила у него техническим работником по вольному найму). Я ответил, что Щенникова Вы отпустили в Белосток, у него вчера родила жена. "А у кого ключи от партдокументов?" - у моей сестры, - ответил я. Комиссар с облегчением вздохнул и уже твердым голосом сказал: - вот и хорошо, добирайся до Гродно и отправь партдокументы в Минск, в политуправление ЗАПОВО. - Есть отправить. В это время подъехал такой же бронивичок, комиссар сел в него и сказал: - прощай, выполни приказ. Я подаю ему противогаз и маузер, но он махнул рукой и сказал, чтобы я оставил себе. Дверь со скрипом и скрежетом закрылась. Комиссар уехал в часть 56 СД, ведущей свой последний смертельный бой с немецко-фашистскими захватчиками. Время было 4 часа 12 минут. Ни одна машина от границы, которая примерно в 500 метрах от фольварка, не идет в сторону Гродно и вообще стало очень тихо, как и войны нет, но пулеметные и ружейные выстрелы передовых частей, да висящая в небе немецкая "рама" напомнили мне о действительности. Я двинулся с поместья на асфальтовую дорогу, ведущую в сторону Гродно. А машины все нет, жду, изучаю местность. От границы дорога идет под уклон до ручейка метрах в 300 от меня. Далее мостик и подъем на высотку, на которой у самой дороги стоит добротный дом, видимо, дорожной службы. Появилась первая полуторка, гонит на предельной скорости. Я поднял руку, дав знак остановиться. Но куда там, проскочила с грохотом, а я с завистью слежу за ней. Поднялась она на высотку, поравнялась с домом и слышу пушечный выстрел немцев, снаряд прошуршал над моей головой, на высотке разрыв - и от машины щепки и пламя, дом вспыхнул сразу весь, как факел. Мне стало не по себе. Страха не было, была обида - вдруг живым не доберусь до Гродно и не выполню приказ, ведь комиссар Ковальский отечески просил, положив руку мне на плечо: - постарайся добраться живым. Идет вторая полуторка и тоже на предельной скорости, и тоже не остановилась. Снова повторилась история первой машины. Тут мне и спасибо хочется сказать шоферам, что не остановились, что я еще жив, и слезы душат, ком в горле за погибших людей, которых минуты назад видел в машине. Что делать? Жду еще машину, но решил, что "на войне, как на войне". Вынул из деревянной кобуры маузер и когда подходила ко мне уже третья полуторка, я стоял на дороге и целился по кабине, хотя не знал, заряжен маузер или нет и как его привести в боевое состояние тоже не знал, я впервые в жизни держал маузер в руках, а ранее видел его только в кино. Моя поза сработала - машина остановилась. В кабине рядом с шофером сидит ст.техник лейтенант. Представился по уставу. - Полезайте в кузов. Я с подножки заглянул в кузов, там ногой ступить негде, полно окровавленных тел бойцов, слышатся слабые стоны. На подножке поеду. Машина тронулась. Шоферу тоном приказа сказал: - Не очень гони, смотри на пожар на высотке. Рассказал вкратце и посоветовал, как переедем мостик, сверни вправо какая бы там дорога не была, надо объехать эту высотку. Так мы и сделали, свернули на гужевую, поросшую травой дорогу. Стали объезжать высотку и видим, что следующая полуторка погнала прямо и на наших глазах загорелась как свеча. Ст.лейтенант побелел, схватил меня за шею и с еврейским акцентом крикнул : - Спасибо, Вас мне бог послал, мы остались живы и целы. Может быть, "рама" и скорректировала огонь по нашей машине, но шедшая третья машина прямо, видимо, ее больше устраивала. Наши злоключения только начинались и рано обрадовался ст. лейтенант. Полевые дороги также были под обстрелом фашистских штурмовиков и добрый десяток раз нам приходилось останавливаться и приземляться в овраги, обочины, спасаясь от пуль и бомб фашистских стервятников, которые постоянно висели в воздухе сменяя друг друга, а у нас вызывая удивление таким количеством самолетов у немцев и отсутствием наших. Наконец, дорога привела на бывший полевой аэродром. Самолетов там не было, а что было - сгорело, вся площадь в воронках, в дыму. Считали, что проедем спокойно, но нет, откуда взялась стая разбойников за дымом мы не заметили, еле успели спрятаться под машину, больше было некуда, кругом голое ровное поле. Три захода сделали самолеты, машину изрешитили, кабина задымила. И на этот раз мы остались живы, только в кузове не стало больше слышно стона. Самолеты улетели. Мигом потушили пламя в кабине, к нашей радости мотор завелся и мы поехали к Гродно, были уже рядом. В одиннадцатом часу дня мы подъехали к пригороду Гродно и еще издали увидели много самолетов, бомбивших пригород, страшные сплошные разрывы бомб. Подождали пока улетят самолеты. Сквозь дым, пламя горящих деревянных домов, слыша человеческие крики и плачь мирных советских людей, мы подъехали к капитальному мосту через железнодорожную линию. Мост оказался весь в отверстиях от бомб, проехать по нему оказалось невозможно. Осматриваемся, думаем, как быть, самолеты сейчас вернутся. Кругом горят и догорают дома. Когда дым ветром немного развеяло, я увидел у обгорелого забора лежащую еще молодую женщину. Осколок ей попал в живот, под ней лужа крови, она так жалобно и больно стонала. Я подошел к ней, она чуть слышно просит: - Командир, пристрели, больно, пристрели, избавь от мучений. Я побежал к машине посоветоваться, может взять ее в кузов, но когда мы вернулись к ней, она была уже мертва. Я вспомнил о втором деревянном мосту через Неман, по которому можно попасть в город, если он еще цел. К нему мы и двинулись. Подъехали к мосту в тишине. Длины мост был метров 250, как мне помнится. Видны следы бомбежки, воронки на берегу реки. Мост цел. Я прошел его пешком. на противоположном берегу подъезды тоже изрыты воронками. Я дал сигнал, чтобы машина двигалась. Переправились благополучно. Выехали на минское шоссе уже километрах в десяти восточнее Гродно. Здесь я простился со своими попутчиками и направился в сторону города. Вскоре меня догнала пожарная машина с полным составом команды, вооруженных винтовками. Я снова вынул маузер, время уже полуденное, а я еще ничего не сделал главного. К моему удивлению машина остановилась сразу. Пожарные выскочили и окружили меня, держа оружие на изготовку. Старший спросил меня: "Кто такой?" Представился по уставу, предъявил удостоверение личности и пропуск в штаб 56 СД (он до сих пор у меня хранится)
и попросил взять меня до Гродно. Возвращая мне пропуск, командир рассмеялся, рассмеялись и все остальные. Оказывается, пожарные выезжали ловить парашютистов и возвращались без результатов, а тут подумали, что парашютист им сам в руки дался. Довезли меня до самого штаба, это было уже в 11 часов 15 минут 22 июня. Таким образом, 25 км. от границы я добирался под непрерывными бомбежками и обстрелом почти 7 часов. Бывало думаешь - это все, конец, но самолеты улетят, с себя землю стряхнешь, в ушах шум пройдет - жив. Пришел в штаб - расспросам не было конца, но и время терять нельзя. Мобилизовал 4 машинистки штаба. Составили опись учетным карточкам коммунистов, чистым бланкам учетных карточек, членских и кандидатских билетов. Все это раздельно упаковал в пакеты и опечатал. Пакеты уложил в крепкий ящик, обитый железом и опечатал сургучной печатью. Стал ждать машину, которую вызвал с автобата. Подошла к штабу машина АХЧ (административно-хозяйственной части), доверху груженая продовольствием и вещимуществом, с ней старшина (фамилию не помню). Поздоровались, обнялись, ведь больше года не виделись. Со старшиной приключился трагический нелепый случай еще на финской войне. Когда мы узнали 14 апреля 1940 г. об окончании войны с белофиннами, у нас осталось много боеприпасов и вот уже в спокойной обстановке этот старшина повел в овраг свободных от дежурства бойцов и организовал стрельбы из нагана. Пришло время перезарядить наган. Старшина взял его, отвернулся в сторону, пощелкал курком и, убедившись, что в барабане патронов нет, передал его очередному бойцу, а сам стал отсчитывать патроны. Боец в это время нажал на спуск нагана и произошел выстрел прямо в грудь старшины. Вот впервые мы и встретились после той войны у штаба дивизии. Я ему в шутку сказал: "Выходит как в кино новом. Шел солдат с фронта и пришел опять на фронт". Мы с ним договорились, что на всякий случай он без меня не уедет. Я начал подготовку к уничтожению архивов, вдруг, появляется политрук Щенников, обрадовался, что все подготовлено к эвакуации. Я вкратце передал ему события и распоряжение комиссара. Сам позвонил в автобат, было примерно 17 часов. Оттуда отвечают, что автобат разбомбили, механики стараются наладить несколько машин, но когда это будет - неизвестно. Мы посоветовались и Щенников уехал с партдокументами на машине АХЧ в г.Минск. В этой машине я отправил свою сестру Веру и машинистку Аню. выписал им по несколько литерных проездных документов, отдал, что было со мной, деньги и распрощался. Только в 1944г. я разыскал сестру, а с остальными больше не встречался. Таким образом, я считал и считаю сейчас. что приказ комиссара дивизии Ковальского я выполнил, но доложить ему о выполнении не смог, не зная где он живет, жив или нет, я доложил комиссару 18 АЗСП, где я продолжал службу, тов. Хуснутдинову. Партийные документы коммунистов 56 СД не попали в руки фашистской разведки, сохранились в целости. Проводив Щенникова, я уничтожил секретные документы за время работы в Гродно. Это же сделали другие командиры - штабные работники. Примерно часов в 20 подошла машина ЗИС-5 и ее старшие начальники поставили во дворе штаба. Двор - это неширокое пространство, кругом обстроенное 2-х, 3-х этажными домами, в которых жили белорусы и поляки. Не спеша, спустя некоторое время, стали выносить и грузить в машину необходимые вещи и военное имущество. Связи с частями никакой не было и последняя связь с автобатом дивизии прервалась, немцы уже подошли к Неману. Быстро наступал вечер. Автобат уже не отвечал, последний звонок оттуда был с сообщением, что немец бомбит, форсирует Неман и они покидают расположение. Я тоже погрузил в машину свои личные вещи - чемодан с парадными костюмами и только что сшитую шинель. Уезжать пока никто не решает, куда ехать, все ждут, может быть поступит какое-то распоряжение от командования. Какая их судьба никто не знает. Часов в 9 или чуть позже, когда стала слышна канонада на Немане, треск пулеметной и автоматной стрельбы, решили двигаться по направлению Минска. Начали выходить во двор к машине, в это же время из окон верхних этажей раздались выстрелы из винтовок и пистолетов. Все повернули назад к другому выходу на улицу. К счастью, никто не был ранен, только пробиты задние правые баллоны машины, но водитель быстро завел машину и выехал со двора на улицу. Командиры помогли шоферу переставить баллоны, сели в машину, а я в это время услышал стон в кабинете финчасти и забежал туда. Старый полковник (возможно, в царской армии, в РККА интендант 2 ранга=майор), начальник финчасти (Мукомель) страдал болезнью сердца и у него случился приступ, я помог ему принять какие-то таблетки, которые он беспомощно держал в руках, стал его поднимать, торопить со словами: "Пойдемте, машина ждет". Пока он поднялся, разошелся, пока мы медленно вышли на улицу, стрельба в городе усилилась, стемнело. Мы вышли на улицу - машины уже не было. Я не мог в таких обстоятельствах оставить одного больного беспомощного человека. Решили идти с ним на вокзал, хотя он беспрерывно просит, чтобы я уходил один, а его оставил. На вокзал идти неблизко для больного человека, транспорта нет никакого, нас обгоняют спешащие бойцы, командиры, а мы бежать не можем, идем тихо и в этом случае полковник задыхается. Так случилось, что впереди нас из окна полуподвального помещения раздалась автоматная очередь и кто-то вскрикнул на противоположной стороне улицы. Было темно. Я подскочил к окну и выпустил в подвал пол обоймы из маузера, а в это время полковник благополучно прошел опасное место. На вокзал мы пришли когда в темноте уходящий поезд сверкал красным сигнальным фонарем. На вокзале пусто, только комендант хлопотал, составляя последний, как он выразился, эшелон. Он пообещал полковнику отправить нас с этим эшелоном. Но я не собирался ждать эшелона. У меня в Лиде 14 ящиков архива секретных документов, я их должен уничтожить, стало очевидным, что они не только не нужны больше, но станут находкой для врага. Уже было темно когда я распрощался со старым больным полковником, мы обнялись, он заплакал и много раз говорил: "Спасибо за помощь". Его благодарность была мне лучшей наградой за исполненную чисто человеческую обязанность гражданина, советского человека. Какая его судьба в дальнейшем так и не знаю. (ссылка) Я вышел на перрон и вдруг в 2-3 км. от вокзала увидел, как высоко вверх, не менее, чем на километр, взметнулся огромный столб и послышался сильный взрыв, а следом загорелись постройки. Все вокруг осветилось ярким светом. Это взорвали склады боеприпасов. В эту ночь фашисты вошли в Гродно. Я знал дорогу на Лиду, а теперь, километрах в двух от вокзала по ней отступали войска, двигались остатки артиллерии, машины, повозки, беженцы. Сутолока, шум, ругань, словесные перебранки, угрозы свернуть в сторону и пропустить его транспорт, каждый хочет проехать первым. Все это я увидел, выйдя на дорогу. А пока, выйдя с вокзала, я увидел на взгорке темнеет большая толпа людей, которые, видимо, еще засветло здесь собрались, все глядели на дорогу. Опасаясь снова быть обстрелянным, взял влево, спустился в лощину и пошел к шоссе. Стало совсем темно и я чуть было не споткнулся о лежащего человека. Он заворочался. Вижу красноармейца в расстегнутой шинели с винтовкой с примкнутым штыком. Спрашиваю: "Кто?" Отвечает. - А почему здесь лежишь? Рассказал, что он проходил мимо этой толпы и в него стреляли и он ждет темноты. Говорю, что уже темно, пошли. Так мы вышли на дорогу, которая, как я уже сказал, была забита людьми и транспортом. Немного огляделись - нет ли знакомых частей и влились в движущийся поток. Прошли с километр и вдруг мой боец с радостью бросился к другому солдату, а мне крикнул: "Товарищ политрук, я нашел своих". Дальше я пошел в толпе один. Не помню сколько прошел, но у молодого елового леса вижу указатель влево: 113 ЛАП. Обрадовался, это ж наш артполк 56 СД и я без колебаний свернул на указатель. Когда часовые проверяли у меня документы, подошел комиссар полка, батальонный комиссар Протасов. Он знал меня. Мы отошли в сторону. На его вопрос я вкратце рассказал, что знал и пережил. От него узнал, что полк потерял почти все орудия в боях с танками противника, очень большие потери в людях и вот теперь собирают остатки полка. Рассказал о неразберихе и панике, о неизвестности, где штаб 56 СД. Предложил мне переночевать и завтра вместе с полком двигаться. Я высказал беспокойство за архив в Лиде, но все же остался ночевать, почувствовал сильную усталость. Ночь была прохладная, а я в одной гимнастерке и комиссар распорядился принести мне старенькую солдатскую шинель. Рано утром 23 июня остаткам полка объявили подъем. Комиссар спросил меня, на чем я поеду: на лошади верхом или на повозке? Я выбрал лошадь, с детства любил ездить верхом. На восходе солнца мы выехали из леса. Всадников, командиров и бойцов, было человек 15-18. Молодой ельник вскоре кончился, а лес начинался метрах в пятистах. Полк короткой колонной повозок и несколько орудий растянулся по шоссе. В тот же час с запада послышался противный, до сих пор незабываемый звук фашистских штурмовиков. Я пустил лошадь вскачь, самолеты все ближе, оглянувшись увидел: всадники рассыпались по полю, их начали обстреливать самолеты, а я решил доскакать до спасительного леса, успею или нет? Самолет уже настигает, нет, не успел. Доскакал до одиноко стоящей толстой сосны, метрах в ста от темнеющего леса. Фашист уже пикирует на меня на бреющем, на ходу соскочил с лошади, успел завести ее за толстый ствол сосны и сам к нему прижался, как в ту же секунду пули застучали по стволу, обрезанные ветки упали на землю. Нас с лошадью не задело. Самолет над самыми верхушками сделал разворот и вновь в пике, но мы с лошадью уже с другой стороны сосны. Снова атака, пулеметная дробь, стук пуль в ствол сосны и падают отбитые пулями ветки. Фашист готовится к третьей атаке, но мы с лошадью уже на другой стороне сосны. Злится фашист, решил доканать и готовит новую атаку, лошадь стала дрожать как в лихорадке, поворачиваться лошади среди веток трудно и я отпустил повод, хлестнул ее веткой и направил в лес. Успела лошадка скрыться, а немец еще раз прострочил по сосне и, видимо, решив, что седок убит, раз лошадь убежала, улетел на запад. Не помню, сколько я сидел на дороге, никакого движения, никого, как вдруг появилась колонна машин с понтонами, проверили у меня документы и с ними часов в 9-10 я приехал в Лиду. В помещении штаба я встретил начальника мобчасти 56 СД капитана Нейберга, начальника общей части штаба лейтенанта Петрова, умного, смелого, решительного человека, военврача Яновского и других командиров и бойцов охраны. Прежде всего, мы с Петровым вывезли и сожгли все архивы вместе с деревянными ящиками, часов в 13 пообедали в городской столовой. К этому времени 23 июня немцы еще не бомбили город, все магазины и столовые работали как обычно. Начали собираться к отъезду. А куда? Капитан Нейберг сказал, что поедем искать штаб дивизии. До этого я побывал на улице Комсомольской, где жена комиссара собирала семьи командного состава дивизии для эвакуации. Рассказал ей, что знал о ее муже, попрощался, пожелал доброго пути. Все было готово к отъезду, взяли все оружие, какое было и десяток гранат-лимонок и часов в 16 выехали. Где только мы не колесили, у кого только не спрашивали о штабе дивизии - никто нам ответить не мог. Наконец, на одной из станций встретили небольшого роста энергичного генерал-майора. Он организовывал оборону. Нашему капитану сказал: - Не ищите, никакого вашего штаба уже нет. Вы не совсем понимаете ситуацию. У меня танковая часть, на станции выгружаются танки, а вы не танкисты и я не могу вас зачислить в часть. А потом, подумав, сказал: - Хотя вот, что, вас 12 человек, помогите танкистам зарядить пулеметные ленты, а потом езжайте по направлению Минска, там заградотряды и вас определят в часть. Мы приступили к набивке пулеметных лент, я сидел на траве у танка, колонна которых сосредоточилась тут же вдоль лесной полосы, как послышался гул фашистских самолетов. Их было около двух десятков. Началась бомбежка, стоял сплошной гул, станцию разрушили до основания, сбрасывали крупнокалиберные бомбы, платформы с танками валились на землю, а потом принялись бомбить выгруженные танки. Несколько машин запылали, много танков повреждены, лежат на боку, поврежденные гусеницы свисают концами в воронки. Наш экипаж полуторки, к счастью, находился под первым танком и это нас спасло, т.к. бомбы легли сзади первого танка. После ухода бомбардировщиков, довершили свое черное дело следом появившиеся штурмовики. На бреющем полете обстреливали бегающих людей. Я снова увидел довольную рожу немецкого летчика и когда он из очередного захода поравнялся с нашим танком, я выскочил и выпустил в него всю обойму маузера, бесполезно, конечно, но зло сорвал. Оказалось много убитых и раненых. В нашу машину погрузили раненых и генерал приказал отвезти их в больницу в Ивье, а затем ехать в Минск. Поехали всем экипажем, сдали раненых, пообедали в столовой и решили ехать. Было 24 июня 1941г. Где-то мы переночевали и капитан зачитал нам приказ Сталина, полученный им утром 23 июня. Как сейчас его помню дословно: - В ночь с 21 на 22 июня на западной границе СССР возможны провокационные действия немцев. Приказываю: на провокации не поддаваться, огня не открывать. Капитан беспокоился, что этот приказ не доложил командованию, хотя все мы понимали, что теперь это не имеет значения. Утром 25 июня, прежде, чем ехать в Минск, решили еще раз заехать в Лиду. Мы тогда не знали, что для пути в Минск остался узкий коридор немецких клещей. К городу мы подъехали с южной стороны и остановились на опушке соснового леса километрах в 2-3-х от города. Отсюда увидели, что город в дыму - это значит немец бомбил. Время часов 9-10 утра. Я сказал капитану, что пойду посмотрю, может кто остался из семей военнослужащих. Меня пытались отговорить, но я твердо сказал - Пойду. Капитан сказал: - Одного тебя не отпущу, вот тебе боец с винтовкой, идите вдвоем, мы вас будем ждать здесь. И мы пошли, увидели страшную картину разрушения, что 23 июня было цело, сейчас разрушено, горит или сгорело, дым, гарь трудно дышать. От бывшего штаба - развалины. Дома, где собирались жены комсостава, нет. На земле лежит железная раскаленная крыша и рядом никого, все мертво, только обугленные камни, кирпичи еще пышущие жаром. Ниже этой улицы на обширном углу увидел большую толпу людей, более тысячи человек, они были в круговом движении, как бы искали кого-то. Подходим. Солдату сказал: - От меня не отставай ни на шаг и в толпе, кто будет тебя оттеснять - не поддавайся. У тебя винтовка, а кругом война. Маузер я заложил за пояс и держу за рукоятку, каждую минуту готов к самозащите. Два раза мы обошли толпу, никого из знакомых не встретили, намеревался еще походить, посмотреть, но послышался гул самолетов. Я посмотрел на северо-запад, откуда шла туча фашистских самолетов. Спасенья нет, кругом голое место. Толпа людей с криками ужаса разбегается. У горвоенкомата растут деревья в два обхвата, пустились бежать туда, а на наши голову уже как орехи сыпятся бомбы, грохот разрывов, крики ужаса, дым, гарь, трупы убитых и раненые остались на месте, где только что был чистый зеленый луг. Разрывы и треск пулеметов послышались рядом, мы немного не успели добежать до спасительных деревьев, попадали на землю и доползли ползком. Оказалось, эту привокзальную часть города немец еще не бомбил и самолеты прилетели для этого, мы же оказались в этой зоне. Трудно даже мысленно пережить снова тот ужас. Вокруг нас рвутся бомбы, валятся деревья, едкий дым, пыль, сплошные разрывы бомб - трудно передать безвыходное положение, в котором мы находились. Подумалось - это конец. Одна бомба упала очень близко от нас, счастье, что мы находились за деревьями и все же взрывной волной меня отбросило. В ушах звон, почти ничего не слышу, только вижу, как солдат ползет ко мне, на глазах слезы. Глянул вдаль - там длинные огороды, там светло. Будь, что будет. Махнул солдату рукой и в грохоте разрывов мы побежали на огороды. Немец еще бомбит, но по вокзалу и железнодорожному узлу. Выбрались значительно дальше от места бомбежки, выбрались на улицу, грязные, оборванные, пыльные и к тому же я почти ничего не слышу, голова, как котел. Это была моя первая контузия. С трудом пробрались через горящие заборы, пылающие дома, поваленные горящие телеграфные столбы, проводами преградившие улицу. Возвращаемся в лес. На выходе из пригорода догоняем женщину, устало несущую на руках маленького ребенка, рядом еле идут еще трое, старшему лет 8, тащат узелки - все, что могли унести слабые детские руки. Оказалась женой командира связиста. Такую фамилию я в то время помнил. Мы ей помогли. Машина, к счастью, нас ждала в лесу и все уже не надеялись увидеть нас живыми, поэтому очень обрадовались. Я спросил капитана, сколько же было немецких самолетов. "Мы насчитали 53"- был ответ. Мы тогда не предполагали, что у немцев против Западного и Прибалтийского округов было сосредоточено более 3000 самолетов, много танков, артиллерии, а у нас в первые дни на западных границах было взорвано, захвачено немцами более 2000 вагонов боеприпасов. Теперь мы твердо решили ехать в Минск, там военный округ и мы получим назначение, но прежде всего, капитан решил отправить поездом семью связиста. Мы заехали на станцию (не помню название) там стоял эшелон готовый к отправке. капитан договорился с нач. станции и мы погрузили в вагон мать и детей, дали на дорогу сухарей, больше у нас ничего не было. Еще много раз по дороге в Минск мы были обстреляны с самолетов, а в Новогрудке, где на площади мы ночевали прямо в машине, а вся площадь была забита войсками, следующими на запад, нас обстреляли из пулемета, установленного на втором этаже углового здания, но паники не случилось, артиллеристы быстро развернули сорокопятку и одним выстрелом снесли угол дома. Время было на рассвете и мы тронулись в путь. Точно теперь не помню какого числа 26 или 27 июня мы проехали Минск, который беспрерывно подвергался бомбежке, помню проехали мимо магазинов с пустыми полками, зияющими окнами витрин. Военного округа в Минске не было, так сказал нам капитан Нейберг. Нам кто-то сказал, что штаб округа находится в Бобруйске, мы направились туда. Это более 150 км. Это теперь такое расстояние проехать легко и просто, а тогда... дороги забиты беженцами и отступающими воинскими частями, десятки тысяч человек устремились на восток, люди всех возрастов. На детей больно смотреть, измученные, многие ранены, голодные, уставшие, грязные. За что им такая участь? А над дорогой почти беспрерывно воют немецкие самолеты, сбрасывая бомбы и обстреливая людей из пулеметов. Толпа людей разбегается, ложится, вскакивает, зовут и собирают детей. Над убитыми надрывные плач и стоны, многие так и остаются лежать в поле, на обочинах дорог. Неважно, на каких дорогах то ли на шоссе, то ли проселочных-везде изверги настигали советских людей, даже одиночно идущих обстреливали из пулеметов и кидали бомбы. На одной из дорог мы обгоняли подводы, многие стояли, что тогда было небезопасно, в любую минуту мог появиться немец и расстрелять. Оказалось, впереди стоит подвода груженая скарбом. Лошадь в упряжке убита, мужчина, управляющий лошадью, убит, мальчик лет шести лежит на подводе-убит, молодая мать сидела сзади подводы и похоже собой закрыла девочку около двух лет -убита. С простреленного виска сочится кровь, а девочка жива, пальчиком размазывает эту кровь по лицу матери и свое личико измазала. Мы остановились, поверьте, я отвернулся чтобы не видели слез политрука, не сдержали слез и другие, а подошедшие женщины плакали во весь голос. Это были слезы обиды от невымещенной злости озверевшим фашистам. Все это мы запомнили для отмщения врагу. Капитан думает, как поступить, но тут подошли женщины и взяли девочку. Мы поехали. Еще не раз приходилось соскакивать с машины и бегать по полю. Теперь я стал ориентироваться, когда вижу отделившиеся от самолета бомбы, соображаю, куда бежать - вперед, назад или в сторону и зачастую поступал правильно, а если бы бегал безрассудно, не исключено, что угодил бы под фугаску, как угождали многие. Но вот наконец наши мытарства закончились. Перед городом Бобруйском хорошо организованное КПП, проверили у нас документы и проводили в лес. Здесь вопросы-ответы. Капитана Нейберга пригласили в машину и они уехали, куда и зачем - мы не знаем. Нас с Петровым, доктора и несколько солдат направили здесь же на формирование артбригады. Полковник, формировавший бригаду, посмотрел на нас, улыбнулся, какие де вы, мол, артиллеристы в фуражках с красными околышами и что прежде всего сделал-так отобрал у меня маузер, сказав, что это оружие старшего комсостава. Отдал-со старшими не спорят. Меня направили проводить беседы во взвод девушек артиллеристок. С Петровым мы подружились и не расставались до тех пор, пока через неделю не объявили, что артбригада расформируется. За это время я успел экипироваться. В лесу было привезено, видимо, со складов горы всякого обмундирования и продовольствия-бесхозное и безучетное и жаль, если это добро попадет в руки немцев. Я учел, что впереди осень и зима, а здесь болота и сырость, то подобрал себе сапоги яловые добротные на спиртовой подошве и крепко подбитыми подметками, два года они меня спасали.
В лес прибыло командование 18 АЗСП 3 армии. Командир-подполковник Абрамов, комиссар-ст.политрук Богатов, инструктор пропаганды-ст.политрук Татаринов. Беседовали с каждым. Я вместе с партбилетом показал и комсомольский билет, рассказал, где работал на комсомольской работе. Так закончилась моя служба в 56 стрелковой дивизии. Дивизии больше не было.
