Хочу поделиться с Вами скупыми воспоминаниями отца о войне. Скупые они, потому что он не мог об этом говорить. У него морщинился подбородок, дрожали крепко сжатые губы. Кажется, вот-вот он соберется с духом и скажет целую фразу, но нет – одно слово и обрывается. Он до последних дней своей жизни не верил, что остался жив тогда.


Летом в деревне коров гоняют на пастбище очень рано, еще до рассвета. Я была еще ребенком. Обычно мы пригоняли коров, и отец мне разрешал полежать часок. Пока коровы наедятся – они послушные, и он справлялся один. А в тот раз он мне не предложил отдохнуть и как-то даже отошел от меня. Он никогда так не делал. А когда солнце начало показываться из-за горизонта, он подошел ко мне и сказал: «Было точно так же 22 июня, воскресенье, точно такой же рассвет, когда на нас под Гродно напали немцы, окружили нас. А у нас и патронов-то немного было. Многие последний патрон оставляли для себя, а я как-то не решился. Теперь я понимаю, что не смог, потому что был верующим».
Так я узнала, что у Великой Отечественной войны есть такая дата. До этого я знала только День Победы. В нашей семье и вообще во всей деревне он был святым, приравнивался к Пасхе.

Так 22 июня, в первый день войны мой папа попал в плен. В его карточке военнопленного, размещенной на вашем сайте, указана другая дата. И это тоже правда. Он со своим товарищем совершили побег. Он не любил об этом говорить, т.к. побег не был успешным. Несмотря на то, что они были одеты в гражданское, немцы, на которых они наткнулись, им не поверили. Красноармейцы тогда были коротко пострижены, это их и выдало.

Содержали их под открытым небом. Сначала жара, затем холод, ветер, дождь, мокрая одежда, практически полное отсутствие питания. Я пишу эти строки в беседке, на улице холодно, третий день затяжной дождь, бывают сильные порывы ветра. А они в такую погоду были ничем не защищены. Холод пробивает от одной мысли об этом. Папа говорил, что они становились плотно друг к другу, группировались, плотно прижав руки и ноги, опустив голову. Умом не понять, как можно выдержать несколько дней под дождем, не согревшись, не просушившись. Земля, которая под ногами была для них и постелью, и одеялом, и столовой, и туалетом.

Папа вспоминал, как их водили по какой-то дороге, на обочине которой иногда попадалась потерянная картошка. Было счастьем ее украдкой поднять. Но это желание часто стоило жизни – если конвоир замечал, то тут же стрелял.

Люди не выдерживали, пухли от голода и умирали. А для тех, кто к определенному моменту не умер, устроили тест: нужно было перейти дорогу ПОПЕРЕК. Перейдешь – остаешься жив, не перейдешь – тут же пристреливали. Именно в это он не мог поверить – что перешел дорогу…

Их увезли в Германию на работы. Папа работал у хозяина кузнецом. Вместе с ним был французский военнопленный Жан. По линии Красного Креста он получал посылки и делился с остальными. Из плена им разрешили отправить несколько писем домой с заранее оговоренным текстом, что они живы, что у них все хорошо. Еще он прислал из плена две фотографии. На первой он четвертый слева во втором ряду, а на второй крайний справа.


Освободили их американцы. Бывшие пленные были предупреждены, что в СССР их ждут лагеря. Но папа все равно вернулся домой. Конечно, здоровье было подорвано. Работал столяром. Делал практически все – окна, двери, бочки, корыта, вырезал ложки. Это было как раз время сплошного дефицита, когда за всем стояли в очередях, доставали, хвастались, ругались из-за мелочей. Он никогда в этом не участвовал. У него были свои принципы и приоритеты. Хлеб в то время был дешевый. Я помню, как в день зарплаты валялись булочки. Он воспитывал у нас свое отношение к хлебу: просил не нарезать хлеб к обеду всем сразу, а каждый должен отрезать себе сам столько, сколько ему нужно. Если после обеда на столе оставался кусочек хлеба, то он обижался. Любил слушать по радио пьесы, музыку. Это он, колхозник, впервые познакомил меня с «Танцем маленьких лебедей» из «Лебединого озера» и «Полонезом Огинского». Он был очень скромным, незаметным, просто труженик. Считал обязательным дать образование детям. О том, что папа прожил достойную жизнь, я поняла на его похоронах. До кладбища у нас километра два. В последний путь обычно возили на специально оборудованной машине. Папу несли на руках.

Я знала, что на похоронах заслуженных людей устраивают митинги, говорят речи, благодарят. Для меня было неожиданным, когда слово взял один мужчина. Говорил он красиво и долго. Я запомнила несколько фраз: «этот человек за всю свою жизнь НАРОЧНО никого не обидел», «он и Родину защищал». Тогда подумалось: «Смотри-ка, засчитали…».

Еще хочу поделиться с Вами воспоминаниями о войне моей мамы. Однажды я ей что-то бросила, а она ловила-ловила да и уронила. Это ей напомнило один случай. Место, где она жила было в 5 километрах от трассы Москва-Брест. В начале войны по этой дороге на грузовых машинах вывозили наших пленных солдат. А они, девушки, ходили на шоссе и бросали хлеб на машины. И вот она говорит: «Если б они не ловили, то буханка упала б на машину. А так как они выставляли руки, ловили, то этот хлеб прыгал-прыгал над машиной и падал на землю». Это огорчение у нее было так свежо. Такого эпизода я не видела ни в одном кино про войну.

А еще, когда говорят о войне, называют цифры миллионов погибших. А мама говорила о каждом парне-ровеснике, не вернувшемся с войны. И каждый у нее был самый-самый. Один был очень красивый. С другим было так легко танцевать, что было счастьем, если он приглашал на танец. Кто-то играл на музыкальных инструментах. А у кого-то были золотые руки – он все мог сделать. Она никогда не называла цифру. Говорила: «Ой, много».

Так получилось, что мы теперь живем в той самой деревне Гуды Лидского района. В 1990 году мой муж приехал сюда командиром части ЗРВ ПВО, которая находилась в одном километре от деревни. Когда Литва вступила в Евросоюз, законопослушные белорусы расформировали часть – вроде бы не положено было держать такое вооружение так близко к границам с ЕС. Потом, говорят, жалели, признали решение ошибкой. Мы остались жить в военном городке, который позже присоединили к д. Гуды в качестве улицы Лесной.

Когда я смотрела на памятник у дороги, он мне казался необычным. В белорусских деревнях много братских могил, но они оформлены как бы стандартно: памятник с обелиском в виде солдата или скорбящей матери и две стелы. На одной перечислены фамилии не вернувшихся с войны жителей этой деревни, а на другой – погибших при ее освобождении с указанием даты. А гудский памятник… здесь как будто что-то не договорено. Благодаря Вам я узнала трогательную историю этой братской могилы. Спасибо председателю колхоза и людям, которые сделали это своими руками, своими силами.