Еду зам. начальника автоколонны и еду, кажется, далеко. Едем в Гродно. Вчера ждал письма от Фани. Почему она редко пишет? Ужасная погода. В 2 часа ночи шел снег, а сейчас идет дождь. Сильно болит горло. Опять моя операция не состоялась. Нет. К черту, мне это уже надоело основательно. Буду делать обязательно в Гродно. Когда я увижу Фаню? Что-то болит сердце... Неужели... Нет я ее должен увидеть хотя бы в последний раз. Увижу. Милая, славная моя деточка. Зачем жить, если нельзя жить для тебя?

Еду с водителем Янковским. Хороший водитель и замечательный музыкант, хороший боец и довольно таки легко разбирается и в литературе и в политике. Люблю всесторонне развитых людей. Пусть даже у него развитие и далеко еще не полное.

Вот мы и на месте первой стоянки. Идет «крупа», холод и сырость. Хочется кушать и хочется обогреться, а впереди еще много пасмурных дней. Что сейчас делает Фаня? Милая моя крошечка, тяжело ей. Интересно бы знать: едем мы на войну или только в лагерь? Первое – очевиднее.

Надо пойти проверить посты, а то Затц еще что либо выдумает. Эх, люди, как вы не похожи на мою Фаню, даже в тысячной доле при полном проявлении своих способностей.

10 мая.
Ночь спал хорошо, под тремя одеялами и шинелью. Утро морозное, слышно пение птиц. Выехали в 3 часа ночи 40 машин с потушенными фарами, выстроились стройной колонной и в утренней заре кажутся бесконечным составом вагонов. Каждый водитель стоит около своей машины и ждет сигнала нач. колонны. Лейтенант Давыдов [Николай Макарович 1918 г.р., вышел из окружения ссылка] уже сидит в машине готовый к движению. Подаю знак, и в одно мгновение 40 однозвучных голосов нарушили своим клекотом тишину окружающего леса. Колонна тронулась. Мы всего в 50 км от старой гос. границы. 35 километров было покрыто быстро и без особых происшествий. Машины шли со средней скоростью 30-35 км/ч. Флора лесная и лишь изредка средь чащи леса появлялись на одно мгновенье деревушки. Старые, с ветхими крышами дома не привлекали внимания. Я думал о Фане и сыне. Что-то шофер говорил мне, что-то спрашивал, но последнее я понял: «Он, наверное, спит». Да, для окружающего меня – я спал, мои мысли были далеко, там где мое счастье, там, где моя любимая Фаня и Коля, там где смысл моей жизни, там где моя жизнь. Фанька, жди меня. Я тебя люблю и стремлюсь домой, к тебе. Я буду…

Но вот на 36 километре начались болота. 39 машин прошли хорошо, а последняя, в результате расхлябанности водителя, загрузки по самый кузов, лопнули подшипники. Мерзавец! Из-за его распущенности колонна задерживается на целые сутки. Мы не выполняем боевого приказа, с опозданием можем придти к месту назначения. Кто воспитывает такую безответственность в людях. Напишу вечером.

Сейчас едем на Радошкови[чи], границу. Бывший польский городишко. Посмотрим. Машину оставили ремонтироваться, сами трогаемся. Кругом заставы. Старая граница охраняется успешно. На первой заставе нас пропустили, не задерживая, а на второй вот уже стоим 30 минут. Ждут начальство или еще что другое. Дорога хорошая – шоссе, а по бокам густой, нарочито запущенный лес, буквально непроходимый. Сколько [неразборчиво] и, конечно, вполне [неразборчиво] разных ублюдков еще бесчисленное множество.

Природа изумительно красива, вековые деревья поднимаются далеко в небеса, и их иглистые верхушки напоминают старую-старую церковь или монастырь с бесчисленным количеством куполов. Сейчас 4 часа, через час мы должны быть в Радошкови[чах]. Это будет первый город, в котором всего год назад был налицо капитализм со всеми его пороками и регрессом. Как обидно, что я не литератор, мне бы хотелось все свои впечатления передать на бумаге.

Кажется, вопрос разрешен, через десять-пятнадцать минут дам команду. Скорей бы приехать на место, туда наш экспедитор должен доставить письма. Фаня, наверное, мне написала. Как больно, что перед отъездом я не получил от нее письмо. Фаня! Голубка моя – люблю страшно. Фанька! Как хочется сейчас крикнуть так, чтобы ты услышала и поняла меня, мою тоску и всю тяжесть разлуки. Хочу видеть тебя – мою жизнь, мое счастье. Все мечты, все, все направлено и отдано только тебе. Ты единственная для которой жить является великим счастьем. Ты единственная для которой отдается все лучшее и все возможное. Еду, напишу на остановке. Целую мою Фаню. Милая…

Только что переехали старую государственную границу. Город Радошкови[чи] маленький, с белыми хатами городишко, расположен в долине, вытянулся в одну улицу. В городе хорошая церковь и нет здания школы, народ одевается прилично, но ведь уже у них год сов[етской] власти. Улица грязная и не имеет тротуаров.

По пути встретил 2-3 мужчин. Сейчас стоим около г[орода] Краспе. Вечером или завтра утром запишу о земле, лесах и о городе Краспе. Да, чуть не забыл. Стоим на шоссе. Идет старушка и, когда поравнялась с нами, говорит: «Здравствуйте». Это первое приветствие, но оно отдано пожилым человеком, опытным и знающим.

Едем.

Земля разбита на маленькие полоски, суглинистая почва рыжим ковром охватила и [неразборчиво] поверхность земли. Грязь непролазная.

Местечко Краспе (я его неправильно назвал городом) расположено на берегу реки, притока реки Неман. Весь поселок утопает в садах, которые еще не распустили почки. Мужчины ходят в ватных пиджаках, с высоко поднятыми головами, чувствуют себя хозяевами положения. Женщины одеваются просто, но чисто с одной большой странностью. Одета тепло, а ходит босая, ботинки несет подмышкой. Поляки в большинстве русые, высокие и с вечной хронической улыбкой. Думали, что к 10 часам вечера доберемся до места стоянки – не вышло. Переправляли машины через болото до трех часов ночи.

Люди голодные, усталые, но работают добросовестно. За вчерашний день каждый съел только 300 граммов хлеба и 100 грамм колбасы. Ночь наступила, небо заволокли густые и тяжелые как бархат тучи. Кое-где из прогалины леса светятся огоньки одиноких построек. Вокруг колонны ходят часовые, и лишь изредка нарушает тишину ночи их окрики. Все спят. Ехать дальше нельзя. Произведенная разведка пути мною и двоими воентехниками показала, что дорога, по которой невозможно проехать, тянется на 5-6 км. А это значит надо работать в течение 5-6 суток. Это не позволяет приказ, а так же нет продуктов. У нас продуктов осталось на четыре дня, а нам еще ехать много. Горючее расходуется усиленно. Вчера у меня не было ни капли воды во рту, да разве только у меня? Почти все заходились от жажды. В пять часов просыпаюсь, неподалеку костер. Встаю. О, счастье, кипит чайник! Самое лучшее кушанье, самое изысканное, которое я раньше кушал - ничто несравнимо с этим мутным и беспредельно крепким чаем. Одна кружка, и опять все в порядке, опять зарядка на целые сутки. Кто не переживет всего этого, тот не сумеет оценить, как дорога жизнь, когда ей можно распоряжаться самому.

Семь часов утра, все еще не спал. Повар готовит завтрак – вермишелевый суп, водители осматривают машины, начальник колонны поехал на разведку, а я пошел осматривать окрестности. Какая бесхозяйственность. Рубка леса происходила безответственно и вековые сосны, которые должны замениться молодняком повалены и весь лес превращен в гниющее болото. Убогие хатенки с заваливающимися крышами стоят в унисон с убогим, разрушенным людьми ландшафтом.

Произведенная разведка начальником показала, что ехать необходимо обратно и кружным путем пробираться на Лиду, а в Лиде ждать колонну дивизии. Сейчас едем. Сегодня хороший, солнечный день. Сейчас вернемся через городок Краспе и повернем строго на запад, на город Лида. Как бы хорошо получить весточку от Фани. Милая, если бы увидеть ее, я бы готов совершить марш не 400 км, а 1400. Если бы разрешили, я бы совершил марш до Миасса лишь бы увидеть ее, увидеть ее глаза, ее лицо – благородное и чистое, почувствовать ее любовь, ее заботу. Отдаться ей и забыться. Фаня – жизнь моя. Если бы не было тебя, жизнь мне не нужна. Еду.

Ночь. Мы расположились в лесу. Хороший березовый лес. Тихий вечер. Кое-где видны хаты, да изредка нарушается тишина ночи петушиными криками. Но вот на много метров вокруг раздался мощный звук репродуктора нашей походной радиостанции. Из ближайшей деревни люди толпами повалили в лес и расположились на лужайке. С каким вниманием они слушали волнующие звуки танго «Он уехал» и другие вещи. Подхожу к ним и разговорился. Со мной говорила учительница из деревни. Пятнадцать лет работает в этой деревушке. Дочь ксендза. Ее сбивчивый, на неправильном русском языке рассказ волнует меня. Она видела кино, когда училась во Львове, и вот уже пятнадцать лет, как не была в городе и не видела достижений культуры, науки и техники. «Да что вы удивляетесь, - говорит она, - здесь жители вообще еще не видели кино, а многие и железной дороги». Сама она полька, а муж белорус, и за это она была лишена польского гражданства. С приходом Красной армии в прошлом году она назначена заведующей школой. Муж работает на почте. «Сейчас у нас два отряда пионеров и восемь комсомольцев, - с восторгом заявляет она, - а летом я и пять учащихся едем в Москву. Это будет счастье. Муж едет со мной, у него будет отпуск». «Вы в Москве были?» - спрашивает она. И когда я ответил утвердительно, посыпались вопросы, совершенно неожиданные.

15 мая.
 Семь часов вечера. Дивизионы двинулись в путь, а мы еще будем стоять ночь и завтра в 5 часов утра тронемся. Вчера вечером и сегодня днем не писал. Вчера в 3 часа дня мы приехали на место стоянки дивизиона, и вот стоим уже более суток. Бивуак расположен в 1 км от города Ивье.

Город Ивье расположен на 3-х холмах и своим центром помещается в лощине, образованной этими холмами. Вчера, когда мы его проезжали, он мне показался чистым и уютным. Совершенно другое впечатление произвел он, когда я сегодня пробыл в нем около 4 часов. На восточной окраине города большой каменный крест с распятием Иисуса Х[риста]. От него, как будто он направляющий, идет аллея тополей. Левая сторона главной улицы не имеет зелени – это торговая сторона. Через каждый дом, а то и подряд, - лавки с железными дверьми и такими же ставнями. Еще не везде стерты надписи торговых компаний. Сейчас в этих лавках советские магазины, и некоторые из них отданы под жилые помещения. Главная улица вымощена камнем, а все остальные покрыты толстым слоем песка и пыли. Имеется столовая и две-три пивные лавки. Но самое красивое здание в городе – это церковь. Стоит она на одном из трех холмов, и от нее идет лес, специально посаженный в виде креста.

Из города к церкви - широкий асфальтированный тротуар, по краям которого посажены акации. Костел, так называют здесь церковь, был единственным местом развлечения городской молодежи. Сейчас имеется два клуба и кинотеатр. Служба в костеле идет нормально, но число посещающих с каждым днем убывает – так по крайней мере рассказывает продавец одного из кооперативов. Население города разнообразно, с [неразборчиво] евреев и поляков. Часто можно увидеть сердитый взгляд на армию и на все советское. Сегодня со старшим лейтенантом Анцибор произошел случай. Когда он спросил у гражданки, продает ли она яйца, то она ответила: «Я продаю, но военным не продам». На вопрос «почему» она говорит: «Вчера нас предупредили, что военным не продавать, так как они денег платить не будут. Да, кроме того, они пришли на нашу землю». Как ни пытался выяснить Анцибор, кто ее предупредил, она не сказала. Вынуждены были передать дело НКВД. Видно, что еще надо много работать над искоренением «остатков».

Сегодня купил газету на белорусском языке, и так как пять дней не читал газет, то прочел ее буквально от заглавия до последнего объявления. Кое-что понял. Но хорошо понял, что Гесс сбежал из Германии, а это что-то значит. Надо ожидать катастрофы, она будет большая и страшная. Мир лопнет, я говорю о капиталистическом мире. И, конечно, не без участия СССР. Скорей бы что-либо произошло.

Сегодня в городе пил пиво. А потом пошел на почту, где ели выпросил 5 конвертов. Только сел писать письмо Фане, приходит лейтенант Давыдов и говорит, что машина уходит. Не дописал, поехал в лагерь. Завтра буду очевидно в городе Лида, если успею, то обязательно пошлю письмо. Фанька, как я соскучился, как мне хочется видеть ее и Кольку.

Вчера вечером второй раз смотрел кино «Моя любовь» - там мальчик 1 год и шесть месяцев, такой же и Коля. Я смотрел на мальчика, а передо мной стоял мой сын и меня называл папа.

Сейчас идет перегрузка машин. Завтра едем.

Сейчас пойду готовить постель. Вчера спал и сильно озяб. Надо достать сена. Как хочу я к Фане, как хочу я ее всю, всю. Как хочу я работать вместе с ней, как хочу я воспитывать Колю. Как хочу я быть хорошим мужем и таким же отцом. Фаня, жди меня, моя радость, жди. Скоро наши дни настанут, скоро наше солнце встанет и уже не будет заходить. Жду дня встречи, как самого большого и необходимого, как самого желанного и радостного. Счастье мне – это наша совместная жизнь. Жизнь для меня имеет смысл лишь тогда, когда я могу жить для Фани, для сына, когда я бы в самой ничтожной доле являюсь необходимостью для них. Живу вами, Фаня и Коля, и всю свою жизнь отдаю вам, вам навсегда и надолго. Я ваш был, есть и буду. Берите меня – я ваш.

16 мая.
Стоим в пяти километрах от города Лида, ждем машину. Выехали ночью и в темноте Толмачев разбил машину. Это вторая машина вышла из строя. Едем.

Вот мы и на месте. Стоим в 2 километрах от Лиды. Позавтракали и сейчас машины едут в Лиду за продуктами, еду и я. Пока ребята выгружали машины, я написал Фане письмо, хотя и очень маленькое, но я уверен, что она рада будет… Я по себе сужу, если бы я сейчас получил от нее весточку, я был бы на вершине счастья. Я сегодня счастлив тем, что Фане отсылаю письмо. Милая деточка, как не хватает мне тебя. Мне кажется, если бы ты была со мной, то я себя чувствовал в тысячу раз лучше. Счастье мое. Пишу, а для чего все это я пишу? Как я раньше не подумал. Я все эти записи отошлю Фане и она познакомится с моей жизнью в пути. Жаль, что я не могу написать книгу. Я бы посвятил ее моей Фане. А все же я напишу когда-нибудь. Хочется для Фани сделать что-нибудь хорошее. Но что я могу сейчас? Что? Сейчас еду в Лиду.

Сейчас проснулся в кабине автомашины. Час тому назад приехали в Лиду. Стоим на складе НКО. Ребята грузят машины, а [я] уснул. Идет дождь. Пасмурная холодная погода. Я думал, что побуду в Лиде, а из склада НКО не выпускают. Вот и сижу здесь. Когда буду ехать со склада, опущу письмо. А больше мне и делать здесь было нечего. Пасмурно на душе. Когда все это кончится? Когда? Когда я буду жить, принося пользу нашей стране и обеспечивать свою семью? Когда я буду жить вместе со своей семьей? Скоро уже год, как я не видел Фаню и Колю. Как они живут? Как! Меня это очень волнует. Как бы я хотел сейчас взять на себя всю заботу и дать возможность отдохнуть Фаньче. Милая, она должна беречь себя.

17 мая.
Вчера опустил письмо. Вот уже много дней ничего не знаю, что делается в Миассе. Здоровы ли мои родные? Сегодня Чубруцкий прибыл из Борисова и не привез письма. Неужели до сих пор Фаня не написала мне? В чем дело? Что за причина? Сейчас стоим в 35 километрах от Лиды на запад. Еще три перехода, и мы на месте. Говорят, что шофера, а поэтому наверное и я, вернемся в Борисов и поведем вторую автоколонну. Мне бы очень хотелось. Может быть я о Фане что-либо услышу. Милая Фаньча, соскучился я очень. И почему она так редко пишет? Почему? Неужели она не любит меня? Нет, этому я не верю. Не может быть, чтобы такая большая и искренняя любовь могла так быстро завянуть. Не верю, что она могла забыть своего Колю. Колю, который отдает все лучшее, все что он имеет. Нет, она любит меня, она ждет меня. Я это знаю. Скажи Фаня искренно, ты любишь меня?

Сейчас стоим в лесу. Лес сосновый, и сосны подняты на 30-35 метров. Это начало Августовских лесов. Красив и пасмурен лес. Тяжелым покровом охватывает человека и на сердце серо и тяжело.

Сегодня рассказывал некоторые события, связанные с этим лесом. Бойцы внимательно слушали. Они слушали о том, как в Августовских лесах орудовало войско Костуся Кашиловского, как в 1915 году в Августовских лесах, недалеко от Гродно, сдалась в плен целая русская армия, потеряв ориентирование в лесу.

Могуч лес, под его покровом могут скрываться целые армии. Трудно воевать в этом лесу, а воевать, наверное, нам предстоит.

Сегодня ничего особенного не произошло. Писать о городе Лида не хочу, такой как и все, одно лишь отличает его от всех остальных городов – посередине города старая Крепость, а то так же грязен и неуютный.